— Спасибо, Таня. Именно это мне и нужно было услышать.
Я понял, что она обижена.
— Да пожалуйста. Мне бы хотелось, чтобы к некоторым вещам ты относился не с такой серьёзностью, Эдвард.
— Прости, Таня. Ты же знаешь — ты для меня слишком хороша. Я просто... не нашёл ещё то, что ищу.
— Ну ладно, если ты уедешь прежде, чем мы вновь увидимся... до свидания, Эдвард.
— До свидания, Таня. — И вдруг я понял, что смогу теперь уйти. Я чувствовал в себе достаточно сил, чтобы вернуться в то единственное место, где хотел быть. — Ещё раз спасибо.
Она грациозно вскочила, а потом я увидел её уже убегающей, несущейся и стелящейся в воздухе, как призрак, так легко и быстро, что её ноги не приминали снега; она не оставила за собой ни следа. Не оглянулась. Мой отказ раздосадовал её сильнее, чем она пыталась показать, и даже в собственных мыслях ей не хотелось в этом признаваться. Она не желала видеть меня до моего отъезда.
Мои губы скривились от огорчения. Мне больно было обижать Таню, хотя её чувства были неглубокими, не особенно целомудренными, да и отвечать на них я не собирался. Отчего и чувствовал себя не вполне джентльменом.
Я опустил подбородок на колени и вновь устремил взгляд на звёзды, но вдруг почувствовал неодолимое желание немедленно пуститься в дорогу. Я знал, что Элис увидит меня на пути к дому, и сообщит остальным. Это их обрадует — особенно Карлайла и Эсме. Однако я ещё какое-то время продолжал смотреть на звёзды, пытаясь разглядеть их сквозь лицо, что по-прежнему не выходило у меня из головы. Заслоняя собой сверкающие в небе огни, на меня взирала пара растерянных шоколадно-карих глаз, и казалось, что они спрашивали, чем это решение обернётся для неё. Конечно, я не мог быть уверен, каких ответов искали эти вопрошающие глаза. Даже в воображении я не мог слышать её мыслей. Глаза Беллы Свон всё так же испытующе смотрели на меня и мешали предаться созерцанию красоты ясного звёздного неба. С тяжёлым вздохом я сдался и поднялся на ноги. Если я побегу, то вернусь к машине Карлайла менее, чем за час…
Торопясь увидеть свою семью и отчаянно желая быть тем Эдвардом, что бестрепетно встречает трудности лицом к лицу, я помчался по озаряемому звёздами снежному полю и не оставил за собой ни следа.
— Всё будет в порядке, — выдохнула Элис. Её глаза были затуманены, и Джаспер одной рукой слегка поддерживал её под локоть, ведя вперёд. Плотной группой мы шли в нашу ветхую столовую. Розали и Эмметт прокладывали путь; Эмметт при этом выглядел нелепо похожим на телохранителя, ожидающего неожиданного нападения на объект своего попечения. Роуз тоже выступала часовым на страже, но гораздо более походила на сварливую ведьму, нежели на защитницу.
— Конечно, всё будет в порядке, — проворчал я. Вот привязались, защитнички. Что за дурацкая опека. Если бы я не был уверен, что справлюсь с ситуацией, то остался бы дома.
Наше утро началось довольно обычно, даже весело: ночью прошёл снег, и, конечно, Эмметт с Джаспером не преминули воспользоваться состоянием прострации, в котором я пребывал, чтобы забросать меня мокрыми, противными снежками. А когда им надоело отсутствие реакции с моей стороны, они оставили меня в покое и принялись друг за друга. Так что внезапный переход от оживления к такой преувеличенной бдительности мог бы показаться мне комичным, если б только эта заботливость так не раздражала.
— Её здесь пока нет. Но что касается того, откуда она войдёт... Она будет по ветру от нас, если мы сядем на наше обычное место.
— Само собой, мы сядем на наше обычное место! Хватит, Элис. Не порть мне нервы. Со мной всё будет в полном порядке.
Джаспер как раз усадил её. Она сморгнула и наконец-то её взгляд прояснился и сфокусировался на моём лице.
— Хмм, — сказала она удивлённо. — А ведь ты, пожалуй, прав.
— Конечно, я прав, я всегда прав, — пробормотал я.
Мне претило быть объектом их хлопотливой озабоченности. Я почувствовал внезапный прилив симпатии к Джасперу, вспомнив то время, когда мы все увивались вокруг него, как заботливые няньки над больным дитятей. Мы обменялись выразительными взглядами.
"Противно, да?" — усмехнулся он.
Я скорчил ему гримасу.
Неужели всего лишь на прошлой неделе это длинное унылое помещение казалось мне столь тошнотворно скучным? А сидеть здесь было все равно, что пребывать в коме?
Сегодня мои нервы были натянуты, как фортепианные струны, готовые запеть при легчайшем прикосновении. Было лишь одно чувство, которое я отказался использовать. Обоняние, конечно. Я не дышал. Все же остальные чувства были сверхобострены: я вбирал в себя каждый звук, каждый образ, каждое движение воздуха, касавшегося моей кожи, каждую мысль. Особенно важны были мысли.