Плетнев потянулся за сигаретой.
— Вредно натощак. — Алена шутливо погрозила пальцем. — Сам знаешь, после сорока потворство вредным привычкам и эмоциям подтачивает организм. И морально, и физически. А ведь, если верить мудрецам, настоящий расцвет таланта наступает именно после сорока. Учти это, будущий обладатель «Оскара».
Уезжать решили сразу после похорон.
Уже с рассвета начал накрапывать мелкий, похожий на осенний, дождик, серое обложное небо не сулило скорых перемен, да и Чебаков сказал по телефону, что долгосрочный прогноз обещает дождливую погоду.
— А мы еще кукурузу не кончили убирать, — сокрушался он. — Мы, земледельцы, даже в наш космический век находимся в полной зависимости от прихотей небесной канцелярии.
Плетнев с опаской поглядывал на небо. Теперь, когда он настроился на отъезд, он ни от чего зависеть не хотел. Поэтому похоронный ритуал показался ему бесконечно долгим. Среди серой кладбищенской толпы было всего одно светлое пятно — перламутрово-голубой пластиковый плащ Алены, которая стояла по правую руку от Лизы. Он не видел Алениного лица, скрытого капюшоном, зато Лизино было доступно и дождю, и его взглядам. Мелкие бисеринки влаги изморозью блестели в ее волосах, отливая холодной голубизной Алениного плаща.
— Гляди, как Марьяна к Лизавете припала, — услышал Плетнев шепот Даниловны. — Сказывают, поначалу кричала ей: «Не подходи — убью! Не пожалею! Как ты Людочку не пожалела. Никто мою бедную Людочку не пожалел!» Даже палкой на нее замахивалась. А нынче, я сама слыхала, доченькой называла. Оно и понятно — они с Людой как родные сестры возросли.
Дождь припустил, когда гроб уже опустили в могилу и на него посыпались комья рыжей грязи. Плетнев увидел, как подъехавший к воротам кладбища на «газике» Чебаков подхватил под руки Алену с Лизой, на локоть которой опиралась сгорбленная, с застывшим как маска лицом Марьяна, и повел их к «газику». У машины остановился, поджидая Плетнева, сказал, указывая пальцем на его «жигули»:
— Давайте мигом, не то дорогу так развезет, что только трактором можно будет вытянуть. А они у меня все в степи, на кукурузе.
Плетнев коротко попрощался с Сашкой Саранцевым, поблагодарил за заботы Даниловну и с места рванул машину. Чебаков с женщинами ехал сзади. Плетнев видел в боковое зеркало его серьезное рыжеусое лицо и рядом с ним нахохлившуюся невыспавшуюся Алену. В глубине «газика» было темно, и Лизу он не видел.
На асфальт они выскочили в самый раз. И так уже «жигули» кое-где пробуксовывали. Плетнев затормозил на кромке, поджидая, пока неуклюжий «газик» одолеет насыпь на шоссе. Едва его колеса успели коснуться асфальта, как Алена легко спрыгнула с подножки и бросилась бегом к «жигулям».
— Ну вот, назад дороги нет. — Она весело улыбнулась, стаскивая небесно-перламутровый плащ. — «Благословляю я свободу и дождевые небеса», — пропела она. — Накройся моим плащом и удостой их своим последним «прости-прощай».
К вечеру они уже были под Воронежем.
До самолета еще было больше суток, но Плетнев решил не делать остановку — он любил ночную езду.
Сперва Алена дремала на заднем сиденье, потом пересела вперед, включила радио. Сквозь треск электрических помех пробивались звуки ми-мажорного этюда Шопена. Они крепли, заполняя собой все пространство в машине, вставая невидимой стеной между ним и притихшей Аленой. Теперь, под прикрытием этой стены, он мог спокойно думать о Лизе, не опасаясь, что Алена может разгадать его мысли. О коротком прощальном пожатии ее крепкой горячей ладони, о ее воспаленно поблескивающих в темноте машины глазах, об этом слегка виноватом: «Я напишу тебе, ладно? Один раз…»
Еще он вспоминал притаившийся среди старых раскидистых деревьев дом, в котором пахнет травами и приближающейся осенью.
Письмо Лизы пришло в ноябре. Она сообщала, что, как только Лариса Фоминична вышла из больницы, они втроем поехали в Пятигорск навестить бабушкину сестру, которая живет одна в небольшом домике на окраине города, да так там и остались.
«Марьяна вышла на пенсию по возрасту, мама, несмотря ни на что, работает на продленке в школе, ну а я преподаю русский язык и литературу в старших классах», — сообщала Лиза.
Обратного адреса она не написала. В конце письма была приписка, другим цветом и покрупнее, будто сделанная второпях.
«За домом приглядывает Даниловна. Она и могилки обещала убирать. Я раздумала его продавать, хотя поначалу не только продать — поджечь хотела… Если будет желание, можешь приехать и жить в нем в любое время. Я, наверное, не приеду туда никогда».