Я моргнула. Слеза скатилась по моей щеке.
Зика уж точно нельзя было назвать немногословным. Не после того, как узнаешь его. Задумчивый байкер, выражавшийся односложно, был не более чем ширмой для человека, который говорил о вине, который общался одновременно и стихами, и ругательствами. И который в данный момент разбивал мне сердце.
— Ты не можешь украсть то, что уже принадлежит тебе, — выдохнула я, не в силах сдержать ещё одну слезинку, преследующую первую.
Его глаза пришли в движение, взгляд скользнул… не вдоль моего тела с внутренним голодом. А по моему лицу с благоговением. Его ладонь слегка прижалась к моей щеке.
— Нет, детка. Ты не моя. Пока ещё нет.
А затем он ушёл.
* * *
Я не вставала с постели.
Два дня.
Когда Дэвид умер, я ни разу не провалялась дольше. Ни на минуту. Я занималась стиркой, смотрела, как спят мои мальчики, готовила кофе. Пялилась на кабинет Дэвида, на книгу, которую он оставил открытой. Ждала, что он вернётся и возьмет её в руки. Закончит спор, который мы вели. Довершит воспитание наших мальчиков.
Я смотрела в будущее, а затем надевала маску, когда мои потрясённые случившимся сыновья, спотыкаясь, шли вниз по лестнице. Я надевала свои доспехи к приезду свекрови. Броню от скорбящих и вуайеристов, которые хотели стать свидетелями моего горя и печали.
Я не занималась организацией похорон, потому что у свекрови были очень специфические представления о том, с каким вкусом должны быть проведены поминки её сына.
Затем, в какой-то момент, я сорвалась. Стала больше пить, перестала задумываться о том, что говорю людям. Я сошла с рельсов, но всё равно каждый день вставала с постели.
Теперь, с потерей человека, которого я знала всего шесть месяцев — и только в полночь, между простынями, с пустыми бутылками вина — я заползла в кровать как какая-то влюблённая дурочка девятнадцатого века.
Мне было стыдно, отвратительно, и я злилась на себя, но всё никак не могла встать с постели. Я солгала мальчикам и сказала, что у меня грипп. Хриплый голос и красные глаза помогли убедить их в этом.
И благослови их, моих героев, моих принцев, они на это купились. Они заботились обо мне. Райдер отвозил Джакса в школу. Приносил мне соки и суп наверх.
Они оба уютно устраивались в моей постели по ночам, смотрели старые фильмы, перекусывали. Ну, они перекусывали. Мой желудок был стянут в слишком тугой узел, чтобы что-то переварить. В кровати всё ещё царило ощутимое отсутствие чего-то, сторона Дэвида была пуста и холодна. На его тумбочке всё ещё лежала стопка книг, а на них аккуратно примостились очки для чтения. Его одежда по-прежнему висела в шкафу, банные принадлежности в душе, лосьон после бритья и бритва в ванной.
Я оставила всё. На всякий случай, если придумают, как воскресить людей из мёртвых, и он соберётся вернуться обратно в мою жизнь.
Вот и всё. На вторую ночь, прижавшись к своим мальчикам в постели, которую я больше никогда не буду делить с мужем, я поняла, что сказал этот мудак — так я теперь называла Зика. Точнее, что он имел в виду.
Я не был его.
По крайней мере, не совсем.
Потому что я всё ещё принадлежала Дэвиду.
Я принадлежала мертвецу, а не себе.
* * *
Я уставилась в открытый шкаф. Он выглядел, как бездна. Холодная, неподатливая. Тошнотворная. Искусно отглаженные рубашки Дэвида, подобранные по цвету, висели вдоль стеллажей, потому что я была помешана по поводу того, как наш шкаф выглядел в моих грёбаных историях в Instagram. Дэвиду не разрешалось оставлять даже чёртов носок. И он никогда не жаловался. Не комментировал, что это дерьмовая идея, что я должна следить за нашей грёбаной жизнью, чтобы убедиться, что она готова к трансляции в социальных сетях.
Это определённо злило его. Он возвращался домой после десятичасового рабочего дня, а я совала ему в лицо телефон, требуя сфотографировать меня. Постоянно меняла обстановку, чтобы она соответствовала моему «имиджу». Постоянно получала посылки, никогда не имея возможности насладиться моментом распаковки, не задокументировав ее. Я делилась всем.
Да, это, конечно, раздражало моего тихого, рассудительного, любящего уединение мужа. Я была уверена, что он считал всё пустышкой, но он никогда не говорил об этом вслух. Да, то и дело появлялись особые взгляды, шутки, но ничего конкретного. Ничего полного обиды, просто Дэвид соглашался с тем, чего я хотела, потому что в конце концов, помимо всех наших проблем, он любил меня. Он хотел дать мне всё, что мог.
Боль, острая, немедленная и интенсивная, пронзала область моей груди абсолютной агонией и тоской по моему мужу, в то время как я жаждала другого мужчину. Я, спотыкаясь, залезла в шкаф, сдёрнула одну из рубашек с вешалки. Потом ещё одну. Хватала пиджаки, костюмы, носки. Я не останавливалась, пока все предметы в шкафу не были сорваны, смяты и свалены на пол.
* * *
— А, вижу, ты окончательно запуталась, — сказал голос откуда-то надо мной.
Я сдвинулась с того места, где пряталась в одежде Дэвида, лежа на полу. Я пыталась погрузиться в её. Позволить вещам проникнут в меня. От них слабо пахло. Слишком слабо. Аромат скоро исчезнет, последние следы его запаха. Его жизни.
Это поразило меня где-то посреди разгрома гардероба. Мысль, что независимо от того, как долго я буду хранить все его вещи, он будет мёртв ещё дольше. Это ничего не изменит. Он не собирался возвращаться домой.
Но кое кто-то другой — да.
Наконец я выбралась из моря рубашек и увидела фигуру, стоящую в дверном проёме.
На ней были армейские зелёные брюки-карго с завязками на талии, белоснежная рубашка, заправленная в них, и широкополая шляпа. Её тёмные волосы спадали из-под полей идеальными волнами.
Я нахмурилась, глядя на свою лучшую подругу.
— Держу пари, ты только что с чёртова двенадцатичасового перелёта, сучка.
Она ухмыльнулась.
— Ну, часов было тринадцать, но кто считает?
Она заглянула в шкаф, обходя ремни, часы и всё остальное, что стало жертвой великого разрушения, и села рядом со мной. Потом смахнула волосы с моего лица.
— Ты, моя дорогая, выглядишь как полное дерьмо, — весело ответила Лидия.
— Ну, спасибо, — рявкнула я.
— Это хорошо, — бросила она, нисколько не тронутая ядом в моём тоне. — Ты выглядишь как женщина, которая пережила год, целую жизнь, полную потерь. Всё дело в чёртовом времени. Очевидно, я точно рассчитала момент своего приезда, — она чмокнула меня в лоб.
От сучки пахло дорогими, стильными мускусными духами, которые не должны были работать ни на ком, но идеально подходили ей.
— Теперь я возьму на себя смелость предложить выпивку, которую я прихватила в дьюти-фри, и положила в морозильную камеру, как только приехала сюда, — сказала Лидия, вставая. — Я думала, что у нас будет время, чтобы она охладилась, но, видимо, нет, — она протянула руку. — Как насчёт того, чтобы ты поднялась из кучи остатков гардероба твоего покойного мужа, и мы спустились вниз и напились?
Я улыбнулась ей.
— Это самое приятное предложение, которое я получила за весь день.
* * *
— Чёрт возьми, — выругалась Лидия, когда я закончила свой рассказ.
Половина бутылки водки пропала.
Я не была пьяна. А определённо должна была быть, учитывая, что почти ничего не ела последние два дня. Жизнь бы проявила доброту, если бы я наклюкалась. Но у меня было много опыта в том, насколько жестоким может быть мир, поэтому я довольствовалась тем, что немного была навеселе.
Дело шло к полудню, что на самом деле мало что говорило обо мне как о человеке или матери, но мальчиков не будет дома пару часов, поэтому я успею протрезветь.