Мать. Титул, который я носила почти два десятилетия. Он не совсем мне подходил, поскольку я всегда сомневалась в своих материнских способностях, но уж точно был лучше, чем «овдовевшая мать».
Как я до этого докатилась?
Теперь я сидела в машине, переполненная гневом и печалью.
Все сводилось к одному единственному воспоминанию, внезапно атаковавшему меня своей ясностью.
Теперь все мои воспоминания были именно такими. Атакующими. Колючие мысли, проливающие кровь, не знающие пощады, дразнящие меня тем, что Дэвид теперь существовал только в моем воображении и на фотографиях, висевших на стенах.
Я уставилась на еле заметный, но отчетливо виднеющийся знак «плюс» на палочке, на которую только что помочилась. Рука дрожала. Я вся дрожала. В голове образовался вакуум от страха.
Беременна.
Я не могла забеременеть, потому что принимала таблетки.
Мы были осторожны.
Конечно, мы говорили о детях, как, полагаю, делала каждая влюбленная пара, планируя совместное будущее, сидя в комнате общежития колледжа. Но заводить детей мы собирались только после того, как я окончу университет и устроюсь на работу в уважаемую газету, а Дэвид закончит юридический колледж и посвятит много времени практике.
В какой-то момент мы бы поженились несмотря на то, что его матери, скорее всего, было бы что сказать по этому поводу. Встретив меня однажды, она учуяла во мне средний класс и задрала нос. Конечно, будучи столпом хороших манер она была груба только в вежливой манере богатой женщины. Я ничего не сказала Дэвиду, но в этом не было необходимости. Он в ярости покинули их поместье — да, поместье — и пригрозил, что не пригласит ее на свадьбу, если она еще хоть раз так со мной обойдется.
На свадьбу в смысле на «нашу свадьбу».
Его ярость и страсть ко мне выглядели так сексуально, что я заставила его остановиться, и мы трахались на обочине дороги.
Прошло шесть недель, и вот я смотрела на знак «плюс», символизирующий, что все наши тщательно продуманные планы сгорели дотла.
— Я... я запишусь на прием в «Центр планирования семьи», — прошептала я.
Мне не хотелось избавляться от этого существа, растущего внутри меня, созданного с любовью и страстью, и у которого наверняка были бы глаза Дэвида. До этого самого момента я не представляла себя матерью, и тоска по этому маленькому ребенку накрыла почти тошнотворная. Но мне предстоял еще один год учебы в колледже. После мне пришлось бы потратить много часов, чтобы найти работу и сделать себе имя. Дэвид учился в колледже на юриста. Мы планировали отправиться в путешествие по Европе летом перед его поступлением в университет. Не говоря уже о том, что рождение ребенка стало бы пощечиной моим родителям, которые так усердно работали и стольким пожертвовали ради того, чтобы моя жизнь была лучше, чем у них. И я думала, что «залететь» еще до окончания колледжа — это не та жизнь, которую они для меня хотели.
— Что? — прошептал с ужасом Дэвид.
Я оторвала взгляд от маленького плюсика и посмотрела в лицо мужчине, которого любила больше всего на свете. И ужаснулась, увидев то, что было в его глазах. Они мерцали и таили в себе тот же ужас, что и произнесенное им слово.
Дэвид положил руку на мой живот. Он был плоским, не показывая никаких признаков того, что обещал тест. Новая жизнь. Опухшие лодыжки. Утренняя тошнота. Материнство.
— У тебя будет мой ребенок, — сказал он очень тихо, с железными нотками в голосе.
Дэвид умел командовать и контролировать, не выходя при этом из себя. Он отвел взгляд с моего живота и заглянул мне в глаза.
— У нас будет ребенок, — сказал он громче. — Ты закончишь колледж. Мы поженимся. Я надену тебе на палец кольцо с таким огромным камнем, чтобы каждый мужчина в Блэк Маунтин знал, что от тебя нужно держаться подальше. Навсегда.
Он поднял мою руку и поцеловал безымянный палец.
— У нас впереди вечность, детка. Мы со всем разберемся. Все будет идеально.
Но вышло все не идеально. Обещания о вечности редко сбываются.
Его мать пришла в ярость. Она была уверена, что я специально забеременела, чтобы заманить Дэвида в ловушку. В течение нескольких месяцев между ними царило холодное молчание, пока она не отступила, поняв, что ее единственный сын готов навсегда отгородиться от нее, если она и дальше будет вести себя откровенно дурно. Поэтому она извинилась, ограничившись тонко завуалированными колкими замечаниями и подрывая мою репутацию при любой возможности.
Она любила своих внуков, по-своему, насколько могла, будучи по натуре холодной женщиной.
Я прижала руку к животу, который стал плоским благодаря тому, что я убивала себя тренировками и почти не ела. Небольшие растяжки были единственным свидетельством того, что там выросли два мальчика. От благоговейного касания рук Дэвида к моему животу не осталось и следа.
И вот сейчас я сидела в машине, смотрела на вычурную школу нашего старшего сына и думала о том, что мне придется всю оставшуюся жизнь разбираться со всем дерьмом самостоятельно.
— Ты солгал мне, Дэвид, — прошептала я и вышла из машины.
***
— Райдер необыкновенно способный ребёнок, — сказала мне Эмма Кенсингтон, его учительница английского после того, как я села за стол.
Она была единственной, кто не запнулся о неловкие соболезнования. Я оценила это.
— Я правда считаю, что у него есть талант к сочинительству. У него определенно есть страсть к этому. Его эссе по Диккенсу — одно из самых оригинальных, которое я когда-либо читала.
Я выдохнула. Теперь можно было немного расслабиться. Это был последний разговор с учителями на сегодняшний вечер. Несмотря на неловкое общение в связи со смертью моего мужа, остальные учителя в подавляющем большинстве случаев отзывались о нем положительно. Кроме учителя естествознания, но он был мудаком, а уроки естествознания — это вообще полная чушь.
Каким-то образом Райдеру удавалось поддерживать успеваемость и вообще быть приятным подростком после смерти отца и в разгар того, когда его мать была не в себе.
Я родила инопланетянина. Каприз природы.
— Миссис Лэнгмор? — спросила Эмма.
Я поняла, что впала в состояние зомби прямо здесь, в классе английского языка своего сына. Глаза опасно слезились, но я не могла сейчас сломаться. Не тогда, когда приложила столько усилий, чтобы взять себя в руки. Дала обещание быть матерью, а не черт знает кем.
Я прочистила горло.
— Его отец привил ему любовь к литературе. Обоим нашим сыновьям. Он всегда мечтал, чтобы один из них стал сценаристом, а другой — режиссером. Генераторы творчества, — говорил он.
Я выпалила все это относительно ровным тоном. Я гордилась собой, поскольку произнесение этих слов и воспоминание о том разговоре было похоже на ощущение кислоты, пролитой на кожу. Дэвид не хотел, чтобы наши мальчики пошли по его стопам. Не хотел, чтобы они стали похожими на всех остальных мужчин рода Лэнгмор, успешных юристов, бесконечно работающих, чтобы сделать этих богатых засранцев еще богаче.
Эмма улыбнулась с легкой жалостью, в отличие от остальных учителей, вдоволь накормивших меня лицемерным сочувствием.
— Думаю, ваш муж очень гордился бы Райдером.
Я кивнула, прикусив губу.
— Так и есть.
— У вас хороший сын, — сказала она уже мягче. — Вы вырастили доброго и умного ребенка. Дети как-то более устойчивы, чем мы.
Я снова кивнула, попрощалась и почти выбежала из кабинета, чуть не столкнувшись с кем-то в коридоре. С кем-то, кого мне вообще не хотелось видеть, не говоря уже о том, чтобы находиться рядом. Это был друг Дэвида — Мартин, который мне никогда не нравился и который всегда пялился на мои сиськи, когда Дэвид не видел.