— Осторожнее! — вскрикнул Мартин, хватая меня за плечи, чтобы поддержать и не убирая руки даже тогда, когда я обрела равновесие. — Бриджит! Как хорошо, что я столкнулся с тобой. Пусть даже в буквальном смысле, — сказал он, сжав мои плечи.
Его улыбка была ослепительной, но слишком белой, слишком идеальной. Его загар был слишком фальшивым, что очень забавляло Дэвида. На нем был кашемировый свитер, а под ним тщательно отглаженная рубашка. Слаксы. Дорогие часы. Униформа элиты.
Я отодвинулась назад, так что он был вынужден отпустить мои плечи.
— Мартин, рада тебя видеть, — солгала я, потому что планировала пережить этот вечер, не общаясь с другими родителями, друзьями или врагами.
Я всегда считала Мартина женоненавистником, скользким и высокомерным, как до, так и после его развода. Мне не нравилось, как он смотрел на меня, говоря о женщинах не то, чтобы плохо, но достаточно нелицеприятно, чтобы я поняла, что не хочу оставаться с ним наедине. Что я и делала.
Каким-то образом в этом огромном коридоре, где до этого толпились родители, стараясь не смотреть на меня, стало пусто. Мартин окинул меня взглядом, вызывая неприятные мурашки.
— Я тоже очень рад тебя видеть, Бриджит. Я думал о тебе.
Фу, гадость.
Я выдавила из себя улыбку «иди на хрен», которую оттачивала последние годы.
— Это так мило с твоей стороны. Если не возражаешь, я должна вернуться к сыновьям.
Я попыталась обойти его, но Мартин помешал мне, ловко шагнув в мою сторону в своих тысячедолларовых мокасинах.
— Я хотел позвонить тебе, — сказал он, снова окидывая меня взглядом.
Я прищурилась и вздернула подбородок.
— Не представляю зачем.
Мой тон задел его. Он перестал притворяться милым и мерцание темноты в его глазах подсказало мне, что он не любит стервозных женщин. Ему нравились пустоголовые и покорные.
— Ну, ты живешь одна в большом доме. Уверен, тебе нужна помощь. Думаю, что тебе нужно отдохнуть. Мы могли бы пойти поужинать.
Он подошел ближе, и я почувствовала запах его дорогого одеколона, который оскорблял меня и вызывал рвотные позывы. Последний одеколон, аромат которого я помнила, был одеколоном Дэвида, а он все испортил. Он крал запах моего мужа и заменял его своей отвратительной и безвкусной вонью.
Я ненавидела его.
Ненавидела его фальшивый загар, его гребаный свитер. Мне захотелось снять туфлю и воткнуть каблук в его гребаную потную шею.
— Ты серьезно ко мне сейчас клеишься? — спросила я, насыщая свой тон ядом.
Мартин моргнул, подыскивая какое-то невнятное оправдание.
Я не дала ему такого шанса.
— Вы с Дэвидом раз в неделю вместе играли в гольф, и сейчас ты клеишься к его вдове на родительском собрании. Господи Иисусе.
Он огляделся по сторонам. Теперь в пределах слышимости из классов выходили люди. Его уши покраснели, глаза сузились. Смущенный и отвергнутый женоненавистник был опасным существом, но он ничуть меня не пугал.
— Я всего лишь пригласил тебя на ужин, — прошипел он. — Из вежливости.
Я закатила глаза.
— Ты пытался выяснить, сможешь ли найти способ трахнуть уязвимую женщину, поскольку знаю, что ты хотел этого с момента нашей первой встречи. Этого не произойдет буквально через труп Дэвида. Это произойдет только через мой труп, и меня не удивит, если тебе это понравится, ты, сопливое мелкое дерьмо.
Я произнесла последнюю фразу достаточно громко, чтобы ее услышали мои бывшие друзья, после чего развернулась и направилась к выходу.
Это была долгая прогулка под множеством взглядов и перешептываний, но меня это не волновало. До тех пор, пока прохладный вечерний воздух не устремился мне навстречу. С таким же успехом он мог бы ударить меня в нос. Моя машина стояла на другой стороне стоянки. Предстоял долгий путь пешком. Родители толпились вокруг своих машин за сотни тысяч долларов, словно на чертовом родительском собрании. Нет, я не смогла бы пройти мимо них, держа голову высоко поднятой. Поэтому повернула налево, прислонилась спиной к прохладной кирпичной стене и закрыла глаза.
Грудь сдавило, сердце билось где-то в горле. Кожа ощущалась горячей и холодной одновременно. Я знала, меня вот-вот накроет паническая атака. Такие приступы случались со мной время от времени с тех пор, как мне позвонил врач из больницы и сообщил, что у Дэвида случился сердечный приступ в магазине.
В сорок лет. У человека, который бегал по пять миль в день и пять лет назад исключил из своего рациона красное мясо.
Это чувство, это непреодолимое ощущение паники и отчаяния было точно таким же, как и тогда, когда врач сказал: «Мне очень жаль, но он не выжил».
Пройдет ли это когда-нибудь? Или я обречена вечно чувствовать, что умираю?
Дверь открылась и закрылась рядом со мной, и я приготовилась к появлению Венди или другого члена моей бывшей «сучьей стаи».
Вместо этого по бетону зацокали ярко-красные каблуки.
— Девочка, это было потрясающе, — сказала Марли, широко улыбаясь.
Ее губы были накрашены в тот же красный цвет, что и туфли. Остальная часть ее наряда соответствовала униформе нью-йоркской элиты. Все черное, изысканно сшитое, невероятно дорогое. Ее сумочка была такой же. Марли выглядела очаровательно, непринужденно и определенно так, словно ей здесь не место. Еще она выглядела невероятно довольной.
— Ты все слышала?
— Каждое чертово слово. И, черт побери, если этот мудак не заслужил этого, плюс удар коленом по яйцам. Он пытался подцепить меня с тех пор, как я приехала сюда. И даже если бы я встречалась с богатыми белыми парнями, я бы и близко к нему не подошла.
Я рассмеялась. Почти искренне, но глухо, поскольку приступ паники отступал очень медленно.
Марли оглядела мой наряд, затем пристально посмотрела в лицо.
— Хорошо выглядишь. Нет, не так, ты выглядишь великолепно.
Я слабо улыбнулась.
— Пробую новую фишку «притворяйся, пока у тебя не получится» в Джимми Чу, конечно. Кстати, спасибо за выпивку. И за косметику. Она одна из лучших, чем я когда-либо пользовалась. Извини, что не воспользовалась твоим предложением составить компанию. В последнее время из меня она никакая.
— Конечно косметика идеальная. Я не буду ставить свое имя ни на чем, кроме самого лучшего, — ответила Марли. — Я подумала, что на тебя обрушится шквал лазаньи, как будто она хоть как-то может смягчить горе. Углеводы помогают во многом, но они даже близко не затрагивают того, через что тебе пришлось пройти. Выпивка тоже не помогает исцелиться, но она заглушает боль. И тебе не нужно извиняться за то, что не пригласила к себе домой едва знакомого человека, пока оплакивала потерю мужа.
Она говорила все это в той быстрой, наглой манере присущей жителям Нью-Йорка, но в ее словах звучала нежность.
— Я и забыла, как сильно ты мне нравишься, — сказала я с усмешкой.
Марли улыбнулась в ответ и потянулась, чтобы взять меня за руки.
— А ты одна из тех умных людей, которые находят меня симпатичной в отличие от толпы тупиц, думающих, что я — грубая сука и представляю для них угрозу, потому что одинока и у меня отличная задница. — Она двинулась вперед, ведя меня за собой. — А теперь позволь мне проводить тебя до машины, чтобы на тебя не напали все мамаши скопом.
На нас еще несколько раз посмотрели, но, похоже, Марли была моим рыцарем на шпильках Prada, раз никто не осмелился подойти.
Так что я справилась. За мной приударили. Я оскорбила одного из друзей Дэвида. Может быть, завела новую подругу.
Ничто уже не будет хорошо, но я выживу. У меня не было другого выбора.
Глава 4
— Как прошло? — спросила Алексис, когда я вошла на кухню.
В ответ я вскинула брови, выхватывая у нее бокал с вином. Сестра усмехнулась, потянувшись к шкафчику за другим бокалом.
— Настолько все плохо?
Я кивнула.
— Настолько плохо. Черт, как же я ненавижу некоторых из этих стервозных, критикующих, богатых мамаш-сучек. — Я сделала глоток. — И также ненавижу то, что все еще была бы одной из них, если бы Дэвид был все еще жив.