На другой день, 1 Мая, над рейхстагом на малой высоте прошли две восьмерки истребителей под командованием Героя Советского Союза полковника А. В. Ворожейкина и сбросили на парашютах два красных полотнища. На одном из них была надпись: «Да здравствует 1 Мая!», а на другом — одно-единственное, но столь долгожданное и дорогое всем слово: «Победа».
2 мая возглавлявший оборону Берлина генерал Вейдлинг подписал приказ, предлагавший гарнизону города сложить оружие. Аналогичный приказ подписал и заместитель Геббельса Фриче. Солдаты и офицеры Берлинского гарнизона бросали оружие, вылезали с задранными вверх руками из своих убежищ и подвалов разрушенных зданий. Началась массовая сдача гитлеровцев в плен.
Однако приказам Вейдлинга и Фриче подчинились не все. Часть солдат и офицеров Берлинского гарнизона — особенно эсэсовцы, считавшие, что им терять нечего, — предпринимали настойчивые попытки вырваться из окруженного Берлина. Как когда-то на восток, фашисты теперь рвались на запад. Не побеждать — спасать шкуру. Памятуя о своих зверствах на русском фронте и опасаясь возмездия, они предпочитали сдаваться в плен англоамериканским войскам.
В то время как в воздухе — по крайней мере, для летчиков 3 иак — война уже закончилась, на земле мы внезапно оказались в самой гуще сражений.
Рано утром 2 мая личному составу 265-й авиадивизии, базировавшейся на аэродроме Дальгов, и размещенному там же управлению штаба корпуса пришлось вступить в многочасовой оборонительный бой. Бой жестокий, без каких бы то ни было скидок на близкий конец войны. Трем тысячам солдат и офицеров, главным образом эсэсовцам, удалось вырваться из Берлина, из района Шпандау. Вооружения у них хватало — танки, штурмовые орудия, зенитные батареи. Не занимать было и опыта ведения общевойскового боя. Словом, опасность они представляли для нас весьма серьезную, однако о том, чтобы пропустить их на запад, не могло быть и речи. Предстояло не просто отбиться от врага, но поставить на его пути надежный заслон.
В сложившейся ситуации истребители 265-й авиадивизии я решил перебросить на находившийся по соседству аэродром Вернойхен. На выходе с Дальгова приказываю им нанести по врагу штурмовой удар. Тем временем по сигналу тревоги мы занимаем круговую оборону. Мы — это личный состав управления корпуса, авиаторы 462-го и 609-го батальонов аэродромного обслуживания и техники авиаполков.
Хотя наши летчики, совершая один за другим боевые вылеты с Вернойхена, сбрасывали на противника бомбы и расстреливали его из пушек и пулеметов, на земле все равно приходилось нелегко.
Гитлеровцы наступали по всем правилам. У нас дрались все до одного, включая и девушек — рядовых из БАО.
Снова и снова шли в атаку немецкие пехотинцы, ревели, надвигаясь, танки, ухали минометы… Оставалось одно: держаться и ждать помощи.
Держались восемь с лишним часов — части 125-го стрелкового корпуса подошли на помощь лишь во второй половине дня. Суматохи и беспорядка, несмотря на нехватку опыта ведения наземного боя, не было. Мужественно сражались с эсэсовцами парторг эскадрильи младший лейтенант С. П. Лисовский, парторг полка капитан М. И. Лисицын, агитатор политотдела капитан Л. И. Шибаев. Незаурядную храбрость и стойкость проявили рядовые Власенко, Семенов, Чирков, а также девушки-оружейницы В. И. Зиняева, С. П. Варенова, Л. И. Качурина и многие другие. Когда на подмогу к нам пришли две танковые роты и несколько артиллерийских батарей, немцам уже изрядно досталось. Большую помощь оказали нам в этом наши истребители, которым пришлось в тот день непрерывно вести штурмовые действия под яростным огнем зенитных батарей противника. Всего летчики корпуса успели сделать ни много ни мало 168 боевых вылетов.
К концу дня, когда до гитлеровцев, наконец дошло, что пробиться на запад, в желанный плен к союзникам, им не удастся, они стали сдаваться.
Противник потерял в тот день 379 человек. Пленных было тысячи полторы. Мы потеряли, казалось бы, немного — около тридцати солдат и офицеров. Но — в день сдачи Берлина!
У каждого из нас были свои личные счеты с фашизмом, и все вместе помимо чувства Родины и военного братства мы были объединены лютой, неутолимой ненавистью к врагу. Поэтому, когда пленные, почти все в мундирах СС, рослые и откормленные, побросав на землю оружие, собрались в темную, зловещую массу, сил, чтобы сдержать себя, нам понадобилось не меньше, чем ушло за весь этот долгий день.
Нас было около трехсот человек. Поэтому, чтобы личный состав мог отдохнуть и прийти в себя после боя, мы загнали пленных в стоявший на отшибе ангар, сняли с предохранителей хранившиеся там крупнокалиберные бомбы и, соединив их проводами, объяснили немцам, что так ценимая каждым из них собственная шкура находится в его же руках. Это говоря образно, а буквально — в руках часового, рядом с которым висел шнур, соединявший провода. Сработало. Немцы вели себя дисциплинированно.
До самого вечера длился напряженный бой, произошло многое, о чем стоило бы рассказать. Но об одном эпизоде просто нельзя умолчать, он навсегда врезался в память.
Произошло это в самый разгар боя. Над аэродромом показался «як», по бортовому номеру которого я определил, что это самолет 176-го гвардейского полка. Только что отстрелявшись по немцам, он теперь заходил на посадку. Кругом рвались мины и снаряды, садиться было нельзя — и я приказал летчику по радио, чтобы он шел на аэродром Вернойхен. Однако летчик, словно не слыша меня, продолжал снижаться — с креном и с явным перелетом. Коснувшись полосы, он еще долго катился по ней, с трудом выдерживая направление. Наконец истребитель остановился, но из машины никто не вылез. Несмотря на сильный орудийно-минометный обстрел, я распорядился выслать к самолету санитарную машину — мне было ясно, что летчик ранен, и, видимо, тяжело.
Но я ошибся. Капитан Н. Д. Дугин был мертв. Врачи обнаружили у него в груди сквозное ранение от двадцатимиллиметрового зенитного снаряда. Смерть наступила в момент, когда колеса шасси коснулись взлетно-посадочной полосы. Колоссальная воля летчика, позволившая ему с продырявленной грудью зайти на посадку и приземлить самолет, отключилась в то самое мгновение, когда в ней больше не было надобности. Дугин довел дело до конца, посадил самолет и сразу же умер. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.