Глава первая
Остин. Техас. 1933г.
Среда. Полдень. Джон.
Одуванчики покрывали поле сплошным пушистым ковром. Микки бежал впереди, сверкая голыми пятками, раскинув руки в стороны, и заливисто смеялся. Вихри крошечных белых зонтиков окутывали его со всех сторон наподобие волшебного шлейфа. Малыш обернулся, хитро сощурился из-под взъерошенной челки и закричал:
- Ну, же! Джей, догоняй!
Видит Бог, он старался, бежал изо всех сил, но чем больше прикладывал усилий, тем дальше и дальше оказывалась худенькая мальчишеская фигурка, пока совсем не скрылась из вида. Джек беспомощно оглянулся, но зрение отчего-то не желало фокусироваться, перед глазами расплывались темные пятна. Он попытался идти на голос, но споткнулся, упал и в панике …проснулся.
Этот сон преследовал Джона Уолкера на протяжении всех последних лет. Брат, не такой, каким он удрал из дома в пятнадцать, а шестилетний ребенок вновь и вновь убегал от него по одуванчиковому полю. И каждый раз душу перекручивало от противоречивых чувств. Сильных, живых и настоящих, как наяву. Распирающее грудь счастье, щемящая нежность и тут же липкий страх в ожидании надвигающейся утраты.
Во сне не было четкого понимания, почему Майкл должен исчезнуть, но неотвратимость этого не вызывала сомнений. Джек просыпался с облегчением, что это не реальность. И с тоской, что это не реальность. С остатками тепла от восторга обладания чудом и с невыносимой горечью утраты.
Сегодня пробуждение было таким же, как и десятки других до него. Но созвучие привычных резанул яркий свет. Солнце било прямо в лицо через распахнутые окна. Духота и шум улицы эмоций нарушала какая-то неуместная нота. С трудом удалось разлепить веки, и по глазам тут же сообщали, что день в самом разгаре. Ощущение несоответствия усилилось.
Мужчина поморгал, привыкая, и первое, что явилось его взору – галстук на зеркале напротив, как напоминание, что все должно решиться сегодня утром. Стоп. Вот оно! Уже, должно быть, полдень! Все попытки пошевелиться карались головной болью, но он все же с усилием встал и бестолково заметался по комнате, хватая вещи, без конца натыкаясь то на плюшевый бордовый пуфик, то на напольный торшер на черной резной ножке, то на низенький столик с непонятными статуэтками виде геометрических фигур, и ругаясь сквозь зубы:
- Святые угодники! Почему меня никто не разбудил? Мария! Мария, иди сюда! Черт! Да какой же идиот поставил сюда все эти предметы?
Вопрос был риторическим. Обстановкой когда-то занималась лично новоявленная миссис Уолкер. Да и на переезде в этот дом настояла тоже она:
-Дорогой, как ты не понимаешь? Ты теперь не просто управляющий. Мистер Ладлоу намерен сделать тебя наследником, и чтобы показать, что ты этого достоин, нужно идти в ногу со временем. А в моде сейчас ар-деко.
Джек всегда считал, что пригодность для владения фермой доказывают усердным трудом, а не наличием огромного числа диванных подушечек и бархатных скамеечек для ног. Еще более нелепой казалось ему идея: став хозяином ранчо, жить не на нем, а в городе. Но он был человеком добрым, и хотел, чтобы жена была счастлива, поэтому смирился и со странными обоями, и с еще более странными картинами, и с неудобной, вычурной мебелью, настояв только на неприкосновенности своего кабинета.
Уж тут Салли пришлось отступиться, хотя она недовольно хмурилась, презрительно поджимала губки и утверждала, что принимать в такой обстановке посетителей… Черт! Встреча. Черт! Черт! Мужчина дернул сонетку и закричал с удвоенной силой:
- Да где все? Мария! Ленивая девчонка, иди сейчас же сюда! Я опаздываю!
В ушах зазвенело от собственных воплей, яркий шелк занавесок вызывал непонятную тошноту, а пол отчего-то вообразил себя палубой и качался под ногами.
В дверь небрежно стукнули пару раз. А затем из-за нее показалась недовольная мордашка мексиканки лет пятнадцати, испачканная рыбной чешуей:
-Buenos dias, senor*. И чего вы так кричать? Вы мне мешать работать.
Мистер Уолкер всем своим видом постарался выразить гордость и негодование. Насколько это позволяли босые ноги в подштанниках:
- Я тебе мешаю работать? Твоя работа – вовремя будить меня по утрам, а теперь я проспал по твоей милости. Учти, я вычту за эту небрежность из твоего жалования. И за твою дерзость тоже.
Служанка никак не прокомментировала тот факт, что хозяин всегда просыпался самостоятельно, а только скептически хмыкнула:
- Из жалования, что вы мне не платить три неделя?
- То, что я немного задержал выплаты, не дает тебе права … - он смолк, привычно почувствовав вину, и тихо добавил, - я позабочусь о тебе, ты не останешься на улице. Не бойся.