На Ваше письмо о высылке перечня трудов, книг, статей и других материалов сообщаю, что тов. Поляков В. К. не имеет своих трудов, книг, статей и других материалов.
11. 06. 1974{1}
Помощник Генерального директора
В. Суслова
Глава первая
ТОМСК — СИБИРСКОЕ ЧУДО
Судьбу различных городов легко было распознать на вокзале: достаточно было поглядеть, какой хлеб едят местные жители. В Томске хлеб был чёрный, мокрый и тяжёлый: пятилетка обошла Томск, и Томск умирал… Томск мог умереть, но в Томске был университет…
Запихай меня лучше,
как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Они сошли с поезда утром. У поручней вагона светился масляный фонарь, незнакомая земля была пуста и холодна.
Но они преодолели почти недельное путешествие, одна станция — Тайга — своим именем говорила многое. Решение было принято, и первый шаг на новую землю уже не значил ничего. Мужчина сошёл первым, подал даме руку. Спустили на землю девочку. Чемоданы принял сгустившийся из воздуха носильщик. Но вокзала видно не было — туман окутывал несколько деревянных зданий. То, что было перед ними, не было городом.
Они шли по деревянным настилам поперёк путей. Путей было много — даже по московской вокзальной мерке. Чемоданы плыли впереди.
Одно бревенчатое здание со скошенной крышей, пакгауз, другое — чистенький белый домик, наконец, вокзал — но не город, а преддверие его.
Дальше нужно было ехать на лошадях — к ним нёс уже носильщик небогатые чемоданы. Извозчик заломил неслыханную цену — два рубля. Сторговались, впрочем, на полуторах.
В этой начинающейся новой жизни всё было важно, и вот взгляд скользнул по вывеске «Межениновка». Имя было женское, гордого имени «Томск» нигде видно не было. Томск был целью и надеждой на будущее. К нему был привешен твёрдый знак, модный ныне, но тогда естественно удлинявший мужские имена.
Город был мужской, бедовый.
Город Томск — странный город, судьба его не проста.
То выпадет ему счастливая карта, расцветёт он и воспрянет, а то отнимут у города что-то — и зажмётся он и спрячется в тени своих соседей.
А началось всё в веке семнадцатом, когда в Москве ещё сидит Борис Годунов, машет рукой на восток — все государи того времени тянулись к Востоку. Границы были зыбки — это на западе был размечен каждый лесок, каждое поле.
А на востоке сидят тюрки да присоединённые только что татары, башкиры да мордва. Много народов бьют челом русскому царю. Конца этому простору не видно.
И вот машет Годунов-царь, велит строиться. Выводят писцы: «Под город место высмотреть, где пригоже, и на чертеже начертить, и велети место очистити и прося у Бога милости город поставить в крепком месте». Борис Годунов не просто основал Томск, он вколачивал гвоздь в новый забор, в границу царства. Он строил не сад, но крепость.
Место было благоприятным — и князь Тоян кланяется царю издали, да не униженно, потому он теперь русский подданный — обещает верную службу и охрану края. Медленно движется на восток граница русского царства, едут туда новые люди, по большей части отчаянные.
Пришли на реку Томь две казачьи сотни. Гаврила Писемский — начальник одной, а Василий Тырков — второй. Нашли место не сами — навстречу им выходят люди Тояна — снова кланяются. Отматывается обратно история, сначала власть приходила с востока, давала ярлык на княжение, текла с восхода на закат разная дань. Теперь обратно течёт дань, соболиная река, а на восход едут начальники.
Встали казаки, вколотили на Воскресенской горе острожную стену, стена с севера, обрыв напротив. Потом прибыл из Тюмени атаман Дружина Юрьев, привёз полсотни стрельцов да двух пушкарей. Застучали топоры — человек двести строили крепость. Сейчас — одна артель, а тогда — целая армия. Говорят, что закончили форт на реке Томь у впадения Укшуйки 7 октября 1604 года — так ли это точно, верен ли дневной счёт — нам неведомо. Писемский с Тырковым отписали в Москву, провернулись колёсики государственной машины, скрипнули писцовы перья — и получила крепость звание «Томский город». И историк Миллер спустя века напишет: «И по долговременном искании лучшего и способнейшего места в тамошней стране найти можно не было». А историк Миллер своё дело знал — немец из Ганновера, он описал Сибирь так, что до сих пор его записки не потеряли своего значения. Историк Герард Фридрих Миллер отдал России почти всю свою жизнь — и пятьдесят лет был академиком Петербургской академии наук.
И не зря вколочена в гору стена — волна за волной приходят непокорные племена, скачут на низкорослых лошадках всадники в мехах, осада следует за осадой. Да только потом граница движется дальше, к большим рекам, возникает Красноярск-город. Всё дальше отодвигаются враждебные племена. Перестают впиваться в плотный острожный частокол стрелы — последний раз при Петре I отгоняют от стен Томска казаки неприятеля. Рубеж веков семнадцатого и восемнадцатого встречает Томск не пограничным, а торговым городом.
По Московскому тракту везут из Европы разные разности, другие диковины едут в телегах и санях по Иркутскому тракту. Ямщики селятся вдоль дорог, государев люд зорко смотрит за караванами, а на дорогах купца уже поджидают лихие люди.
Медленно, будто суп на слабом огне, доходит до готовности город Томск. Густеет в нём жизнь, складываются её правила, крепчают дома, множится люд в Томске. Город спускается с горы — к Пескам, к Уржатке, к Заозёрью и Заистокам, к Верхней и Нижней Еланям.
Это уж потом, при Александре II, станет Томск губернским городом не хуже прочих. Потечёт из тайги золотой ручеёк, золотая жила заблестит на карте. Половина сибирского золота — золото томское. Полета пудов — вот вам томский драгоценный металл, богатство одних и разбойная зависть других. Ещё больше густеет жизнь в настоящем губернском городе.
Это не Аляска американской мечты, это не Джек Лондон конца девятнадцатого века — то середина этого века. Закон — тайга. Губернатор — почти царь. А золотопромышленник иногда сильнее губернатора, потому что сила его на дне деревянного лотка — это обильный золотой песок Мариинской тайги. Где золото — там жизнь. Снова рисковый народ едет на восток, новые люди уже не брёвна колотят в томскую землю, а ставят каменные дома — вот их уже пятьдесят, и плывёт над Томью тяжёлый малиновый звон, когда звонари тянут верёвки на десятке колоколен. Тянутся всё дальше улицы, расходятся веером от Воскресенской горы, богат город Томск.
Богатство его не только золото. Богатство его — дорога. Везут купцы в Европу мягкое пушное золото, везут из Европы железные машины, что от версты к версте становятся дороже золота. А уж масло… Про масло отдельная история. Томичи делали всем маслам масло — по губерниям нахваливали, до Урала возили. А соседи далеко — не то что нынче, губерния велика и обильна. Но за сталью машин, за крепким биржевым рублём всегда приходит печатное слово.
Когда-то, как семь городов о рождении Гомера, спорили семь губерний об университете. Университет, что орден, университет — почёт, драгоценная диковина. На радость жителям, на гордость им — и на чёрную зависть соседям. Давно царь не в Москве, а среди чухонских болот — там он, бородатый царь Александр III, что, по слухам, любит всё русское, и придумал специальный стиль.
Это он разрешил Томску основать университет.
Университет будет спасать Томск не раз. Вслед за университетом открылись институты, две с половиной сотни гимназий, сто тысяч человек ходят по улицам города. Да только железная дорога прошла чуть в стороне — ходили слухи, что поскупились на взятку золотопромышленники. Но это — вряд ли. Дело, кажется, в другом — леса да болота рядом, видно, забоялись инженеры-путейцы. Вроде в губернии Сибирская железная дорога, вроде и отводная ветка к ней есть, да всё не то. Былой транзит, былой размах, в котором левая рука — Московский тракт, а правая — Иркутский, пропал.