— Я с вами больше работать не могу. Вы ведёте себя как мальчишка!
Рязанскому советовал навести порядок:
— Миша! Ты, конечно, не имеешь возможности следить за тем, что у тебя творится. Ты слишком перегружен. Но ты поставил меня в исключительно трудное положение.
К главному конструктору оптических приборов Хрусталёву обращался с угрозой:
— Владимир Александрович! Мы вынуждены снова заменить ваш прибор и доработать свою схему. Когда это кончится? Я буду вынужден докладывать вашему министру»{147}.
Грузный Королёв и высокий, худой Поляков внешне непохожи, но если внимательно всмотреться в мемуарные описания, то видно, что обоих «генеральных» роднят мелкие черты из тех, что Евгений Башинджагян назвал «приметами руководителя-заводчанина», то есть: «тяжеловатость походки, особый шаг — следствие привычки к обходу цехов». Башинджагян вспоминает свой разговор с Анатолием Ефимовичем Цукерманом, когда они оба выходили из здания министерства. Цукерман спросил: какое впечатление производит на него Поляков. ««Деловитости в предельной стадии», — дальше я не распространяюсь. «Удав, — задумчиво произносит мой откровенный собеседник, — форменный удав». — «Это вы из-за его взгляда? Он действительно редко моргает, и это с непривычки плохо воспринимается». — «Не только это. Хватка», — задумчиво произносит Анатолий Ефимович»…{148}
Мы знаем, что, как и Королёв, Поляков дотошно проверял и перепроверял все данные конструкторов и инженеров, сведения с каждого участка производства. Но при этом Королёв и Поляков здесь внешне антиподы: один — грузный, малоподвижный, другой — высокий и похожий на птицу, наклонившую голову, различны они и по темпераменту. Поляков никогда бы не позволил себе кричать и бить по столу кулаком. Но он точно так же держит под постоянным контролем дела своих подчинённых. При этом прекрасно понимает ценность каждого грамотного инженера.
Чтобы пояснить это, вернёмся снова к воспоминаниям Гречко:
«Одна из моих первых поездок на полигон началась с ЧП. Я обнаружил ошибку в расчётах. Решение требовалось принять немедленно — через день предстоял старт…
Решился пойти к Главному.
Он спокойно выслушал и поручил мне связаться с Москвой, сообщить о своих сомнениях.
Начальник отдела устроил мне разнос. Смысл высказанного заключался в заявлении, что, дескать, никакой ошибки быть не может, что я молодой специалист и мне в серьёзные дела лезть не следует и т. д. и т. п. Как потом мне стало известно, примерно в этом же духе он дал объяснение и Королёву. Но Главный лишь попросил проверить расчёты.
Я передал данные и в ответ услышал: «Ждите, через час позвоним».
Прошёл час, полтора… два часа…
Наконец звонок.
— Действительно, вкралась неточность…
Чтобы не срывать старт, я решил сделать новые расчёты вручную.
Ночью меня разыскал Сергей Павлович:
— Почему не спишь?
— Иначе не успею до утра закончить работу.
— Ну, хорошо, — сказал Сергей Павлович, — работай…
Это был для меня ещё один урок — урок доверия»{149}.
Как ни печально это признать, многие успехи, как и советской промышленности вообще, так и советской космонавтики в частности, были сделаны в условиях штурмовщины. Иногда это был аврал, вызванный несогласованностью в работе, иногда это было связано с привязкой инженерных и конструкторских задач к памятным и юбилейным датам, к годовщинам Октябрьской революции, государственным праздникам, съездам партии и прочим календарным вешкам. Это относится и к автомобилестроению, и к космонавтике.
Мы несколько раз возвращались к пьесе Николая Погодина «Мой друг», герой которой наделён типовыми чертами нового советского хозяйственника. Тут есть одно интересное обстоятельство, связанное с темой аврала, с темой самоотречения и в конечном счёте с темой жизненного поведения в стиле «сделай или умри».
Производственная проблема погодинских героев заключается в том, что советский бюрократический аппарат выписал из-за границы станки не первой очереди завода, а второй очереди. Немецкая фирма разорилась, станки обратно не принимают. Герой говорит своему начальнику — «Руководящему лицу»: «Но не знаю, кто ошибся — мы или твой аппарат. Или в ином месте. Мы же деловые люди, некогда сейчас искать, кто перепутал номера, кто ошибся в телеграммах. Пятьдесят станков, которые мне нужны во вторую очередь, пришли сейчас. Деньги не выброшены, преступления нет, но пятидесяти станков на первую очередь пуска завода у меня нет».
Судя по мемуарным воспоминаниям, подобная неразбериха существовала не только в тридцатые годы. Это была многократно повторявшаяся проблема — и на земле, и в космосе, и где угодно.
Дальше оказывается, что денег нет, и цеховые проёмы начинают оборудовать не стальными оконными рамами, а кленовыми. Нужны стальные рамы и нужны станки. Поэтому директор завода приходит к тому самому персонажу, которого называют просто «Руководящее лицо», и этот человек, очень похожий на Серго Орджоникидзе, ведёт с героем такой разговор:
«Гай. Завод не пойдёт.
Руководящее лицо. Нет, пойдёт.
Гай. Я под суд пойду, но завод не пойдёт.
Руководящее лицо. Ты под суд не пойдёшь, а завод пойдёт.
Гай. Но ведь станков нет.
Руководящее лицо. А у меня денег нет. Вы сюда приходите как бояре. Вы забываете, что тратите народные деньги. Вы не считаетесь с государственными планами. Вы думаете, что государство — это золотоносная жила. Мы будем беспощадно преследовать таких господ, которые думают, что государство — золотоносная жила.
Гай. Это мы — бояре? Это я — боярин? Спасибо, товарищ!
Руководящее лицо. Слушай, Гай, иди домой. Ничего не поможет.
Гай. Не уйду.
Руководящее лицо. Гай, я тебя по-человечески прошу — иди отсюда.
Гай. Незачем тогда оставлять меня директором.
Руководящее лицо. Гай, я же знаю, что ты выйдешь из положения. Деньги портят человека, товарищ Гай. Когда хозяйственник получает деньги, в нём гаснет творческий импульс. Зачем нам тогда Гай, если ему давать деньги, деньги, деньги? Каждый дурак с деньгами пустит завод. Взял деньги, купил станки, пустил завод. При чём здесь партия и рабочий класс?.. Иди домой, Гай, мне стыдно за тебя!
Гай… Пойми…
Руководящее лицо. Понимаю.
Гай. Рассуди…
Руководящее лицо. Рассудил.
Гай. Войди…
Руководящее лицо. Вхожу.
Гай. Н-нет… тогда я завод не пущу…
Руководящее лицо. Отнимем партбилет, выгоним из партии…
Гай (вынул, кладёт на стол партбилет). Тогда нате, чем отнимать, чем выгонять меня из партии за то, что я не могу пробить лбом стены!
Руководящее лицо (встаёт, молча нахлобучивает картуз, идёт). Я не видел этого, Гай. Я не слыхал твоих слов. Я стрелял за такие слова… Я не хочу видеть! (Уходит.)
Гай (один). Друзья мои, что это?.. Я тоже стрелял за такие слова. (Спрятал партбилет.) Вот куда зашло, друзья мои!»…
В конце концов проблема решена, Руководящее лицо появляется на сцене и говорит: «Ты обманул меня, Гай. Я очень обижен! Я взбешён! Но государство не сердится. Завод вступает в пусковой период. Сколько стоят станки?» — «Триста пятьдесят тысяч». — «Сколько стоят железные рамы?» — «Триста пятьдесят тысяч». — «Сколько денег ты у нас получил?» — «Триста пятьдесят тысяч». — «Кто кого перехитрил — не знаю. Но триста пятьдесят тысяч рублей у казны остались в сундуке. Поздравляю и так далее…»