Можно было бы искать тех, кому посчастливилось выжить во всяческих катастрофах. Как, к примеру, недавно сообщали о стюардессе, феноменально выжившей при падении самолета с высоты одиннадцати километров. Но разве можно назвать счастливицей эту бедную женщину, которая потеряла друзей и подруг, пережила подобный стресс, которую выковырнули из-под груды спрессованного железа, которую перекосил нервный тик и т. д. Скорее уж, будь она счастливицей, она бы вообще не оказалась в том злосчастном самолете.
Конечно, можно предположить, что существует множество различных тонких градаций и граней счастья. От хронически-беспросветного невезения до божественно королевской удачи.
Подобно шутейным градациям рыбацкого везения-невезения. Супервезение: забросил удочку, даже забыв насадить червя, — и вытащил громадную рыбину. Просто везение: забросил удочку — и натаскал на жареху. Обыкновенное невезение: забросил, клюнула — и сорвалась. И, наконец, суперневезение: пошел на рыбалку — забыл удочку, не клевало, да еще и сам утонул…
Словом, в своих продолжительных вокзальных дежурствах я волей-неволей успел немало поразмыслить о теории счастья, о счастье и счастливцах.
Я терпеливо придерживался своей «вокзальной» тактики около двух недель. Она не появлялась. Я уже готов был бросить это смехотворное вокзальное хобби. Тем более, в целях экономии денег на билет, а точнее, просто по причине их отсутствия, чтобы пройти к перронам, приходилось унизительно хитрить, проделывать гимнастический трюк, по-козлиному сигая через турникеты, пока дежурная баба отворачивалась, рискуя сломать руку или отбить копчик, а то и быть с позором задержанным вокзальной милицией, отметеленным, посаженным в «обезьянник».
Но, видно, недаром вокзалы с их зазывно уходящими вдаль параллелями железнодорожных путей, мелькающие шпалы всегда ассоциировались у людей с дальними странами, романтическими перспективами, путешествиями и, конечно, поисками счастья и лучшей доли.
Действовать, так уж действовать. Я отнюдь не собирался впадать в пустые мечтания. Поэтому, когда мне наскучило мое очередное дежурство, мне пришло в голову выбрать одного из «счастливцев» — одного из тех, кто успевал-таки в последний момент заскочить в отходящую электричку, — чтобы немного проследить за ним, незаметно понаблюдать, рассмотреть, попытаться проанализировать, действительно ли в нем есть что-то такое необычное, что несвойственно другим людям.
Только я об этом подумал, как на перроне появился подходящий тип. Зашагал прямо к двери последнего вагона, где находился я. Как раз объявили, что двери закрываются.
Все происходило, как в замедленном кино. Я напряженно следил за происходящим, словно был азартным игроком, наблюдавшим на ипподроме ответственный забег. Двери угрожающе зашипели и начали схлопываться. А этот тип и на йоту не прибавил ходу! Шагал вполне энергично, однако, подобно той классической дифференциальной черепахе, ни на дюйм не приближался к заветной цели. Я мысленно воскликнул: «Быстрее, быстрее, растяпа!» и даже чуть было не ухватился придержать дверь, чтобы он успел войти. Но решив, что это, пожалуй, нарушило бы чистоту эксперимента, воздержался.
Кончилось тем, что двери захлопнулись буквально за несколько шагов перед ним. Я в сердцах плюнул. Но в следующую секунду, неизвестно по какой причине, двери вдруг снова распахнулись, и он, весело подмигнув мне, преспокойно вошел в вагон. Я смущенно отвел взгляд в сторону. Двери захлопнулись. Но я уселся неподалеку от него и стал незаметно его рассматривать.
Это был белокурый молодой человек с открытой, эдакой простецкой матросской физиономией. Если уж они существуют, любимцы богов, то, наверное, физиономии у них именно такие.
Впрочем, физиономия физиономией, но должны же быть и какие-то более существенные признаки. Нет, ничего характерного, отличающего его от обычных людей я в нем не находил. Стандартная стрижка. Стандартная рубашка в клеточку, аккуратно отглаженные (а, скорее всего, не мнущиеся) брюки, сандалии. С такой внешностью он мог быть кем угодно: милиционером или военным в штатском, вором, мелким менеджером или клерком из конторы, врачом, учителем, журналистом и т. д.
Через пару-тройку станций он поднялся к выходу. Я последовал за ним. Абсолютно ничего выбивающегося из нормы. И все-таки я готов был поклясться: что-то было. Что-то я ощущал, стоя возле него. Мы были в тамбуре вдвоем. Поезд тормозил, когда в тамбур вошли контролеры. Здоровенные такие, агрессивно-красные бабы со своими никелированными, похожими на кастеты, компостерами. Черт, у меня ведь нет билета! — запоздало спохватился я, представив, как сейчас они привяжутся, всю душу вытрясут. Молодой человек взглянул на меня и шутливо приподнял бровь: попались, мол, приятель. Мне показалось, что вокруг нас распространяется какое-то едва заметное веселое сияние. Как бы взошло сразу множество микроскопических радуг, которые искрились и переплетались.
— Что, зайчики, натурой будем рассчитываться, а? — послышалось у нас за спиной.
Не успел я придумать ответную остроту, как бабы-контролеры, почему-то бросив нас, похихикивая, проследовали прямо в вагон, а мы вышли через распахнувшиеся двери на освещенный вечерним солнцем перрон.
— Твои знакомые? — подмигнул мне молодой человек.
— Я думал — твои… — пробормотал я.
— Значит, — усмехнулся он, — как всегда повезло.
— Ага, — кивнул я, пытаясь понять, что произошло, и все еще находясь под впечатлением от странного ощущения, вроде того распространившегося вокруг нас веселого сияния.
— Ты посмотри! — снова усмехнулся он, шагая вперед и показывая пальцем куда-то прямо перед собой, под ноги.
На перроне, несмотря на изрядный сквозняк, поднятый уносящейся прочь электричкой, как бы приклеенные, лежали несколько новеньких стодолларовых купюр. Мы машинально оглянулись вокруг, но перрон, несмотря на отнюдь не поздний час, был на удивление безлюден.
Это было уже не слабое, а совершенно отчетливое веселое сияние, к которому еще и примешивались какие-то приятные ароматы и звуки.
Странно, но сама ситуация и вид оброненных кем-то долларов показались мне не вопиющей и нелепой, а такой обыденной, естественной, словно я наблюдал подобное каждый день.
Он наклонился, спокойно поднял деньги и посмотрел на меня.
— Будем делить?.. Тебя как зовут?
— Ты нашел, — сказал я. — Я тут ни при чем.
— И верно, — согласился он, но тут же, не считая, сунул мне в руку половину денег. — Все равно. Держи, — сказал он, — на счастье.
Мне и в голову не пришло заподозрить в нем уличного афериста, да и не было тут вообще никаких афер. Я машинально шагал рядом с ним, не веря собственным ощущениям.
Так я познакомился с первым из них.
Аркашка Цветков и впрямь мог принадлежать к одной из вышеперечисленных профессий. Но в том-то и дело, что никакой определенной профессии у него, непоседливого, где-то учившегося и чему-то недоучившегося, не имелось. Потому что по натуре он был, мягко говоря, хоть и милым, но, безусловно, закоренелым шалопаем. Если не сказать раздолбаем. Зато характера самого покладистого и легкого. Скорее сообразительный, чем умный. Летал по всей Москве, а частенько и много дальше. Когда спал — непонятно. У него всего было понемногу: три жены, четыре любовницы, детишки, несколько мест работы, где он благополучно числился и даже иногда получал зарплату, музыкальные и литературные дарования, благодаря которым распевал романсы на дружеских пирушках, в клубах и ресторанах, что-то писал, иногда даже публиковал, актерствовал, появляясь в полулюбительских постановках и капустниках. При этом он вовсе не был (да и не стремился к тому) непременным центром компаний. А так — вдруг покажется, расскажет анекдотец или побасенку, пощиплет-переберет струны, изобразит что-нибудь в лицах, — и растворится во всеобщем шуме и гаме.
Но, самое главное, Аркашка Цветков постоянно находился в сгущении каких-то счастливых совпадений, которое и продуцировало замеченное мной с самого начало веселое сияние, его окружавшее. Я уже ни на йоту не сомневался, что нашел одного из тех, кого искал. Благодаря Аркашке Цветкову, на меня не только нежданно-негаданно свалились упомянутые доллары (и не только они), но на его примере я смог сделать самые неожиданные наблюдения и практические выводы, подтверждавшие многое из того, что еще недавно казалось мне туманной мистикой.