Кто-то в бухте Провидения предупредил, что Кайо едет учиться в Ленинград, и капитан взял его под свое покровительство. Во Владивостоке он сам посадил Кайо на поезд и пожелал ему счастливого пути.
Только успел Кайо привыкнуть за две недели к размеренной морской жизни, как снова надо было привыкать — теперь уже к поезду, к вагонной тесноте, к неожиданно возникающим знакомствам, которые потом неожиданно прерывались, когда пассажир сходил на своей станции, прощаясь с товарищами по купе.
Не было человека за все десять дней пути до Москвы, который бы недружелюбно отнесся к Кайо. Два немолодых отставных моряка водила его в вагон-ресторан, учили пить пиво, показали ему правила игры в преферанс. Кайо довольно быстро освоил игру. Ему везло в карты, но партнеры потом отказались брать его в компанию из-за того, что Кайо раздавал свой выигрыш, хорошо запоминая, сколько у кого выиграл.
На больших станциях, где поезд стоял иногда по часу и больше, Кайо выходил на перрон и, стараясь далеко не отходить от поезда, гулял, вглядываясь в лица встречных и стараясь найти в них отличие от жителей других городов.
Иной раз ему казалось, что за окном невидимый великан перелистывал гигантский атлас, который каждый раз обретал реальность, как только Кайо спускался по железным вагонным ступенькам на землю.
И вот — Москва.
Кайо вышел на мокрый, покрытый тающим снегом перрон и огляделся: вокруг торопящаяся толпа, движущаяся в двух разных направлениях.
Придерживая фанерный чемоданчик, Кайо влился в один из людских потоков и очутился в метро. Расспросив, как можно попасть на Красную площадь, Кайо ступил на движущуюся лестницу и поехал под землю.
И на Красной площади шел мокрый снег. У Мавзолея стояли солдаты с винтовками, отстрелявшими в самой большой войне за всю историю человечества.
Позади Кайо быстро проносились машины. Редкие прохожие на минуту останавливались, смотрели на солдат, на странного молодого человека в облезлой меховой шапке и ватнике защитного цвета.
Кайо смотрел на кремлевские башни и думал, что в очень далекие времена, когда эта русская крепость была только что отстроена и еще не потускнела краснота обожженного кирпича, наверное, очень красиво было по утрам, когда солнце поднималось из-за лесов, еще не загороженных домами. Как у древних скал Ченлюна… Какой-нибудь пришлый мужик из подмосковных лесов застывал в изумлении перед простой красотой Кремля, и мысли о величии большой Родины уносились к светлым облакам, таким же, как в родной деревне.
…Иунэут растолкала мужа.
Не открывая глаз, Кайо отрицательно мотнул головой и решительно сказал:
— Больше есть не буду!
— Не есть, — отозвалась Иунэут. — Москва!
Только что умытая утренняя Москва была красива, чиста.
Кайо сидел на переднем сиденье такси, еще окончательно не проснувшийся от удивительного сна-воспоминания.
Он по-прежнему видел себя молодым, в мохнатой шапке и ватнике защитного цвета. Образ послевоенной Москвы — и Сегодняшняя, полная света и доброты…
В голову упорно лезли мысли о прожитом, о прошлом, все невольно сопоставлялось и сравнивалось. Все, что подспудно лежало в памяти, вдруг сдвинулось, хлынуло, словно бурный поток из-под растопленного весенним солнцем ледника.
В жизни как будто ничего особенного и не произошло, а как начнешь вспоминать, перебирать особо запомнившееся со всеми его подробностями, вплоть до погоды в тот день, и чувствуешь физически, какая длинная жизнь прожита и как много пережито и перечувствовано!
Казалось бы, с таким опытом можно смело смотреть вперед, пускаться и любую дорогу… Но нет! Только встанешь в начале новой тропы, и робость охватывает тебя.
А ведь все равно надо идти вперед, потому что дороги назад нет. И человек назад не ходит. Бывает, что останавливается…
Купили билеты на поезд «Красная стрела», сдали багаж в камеру хранения, и Кайо решительно заявил всем, что перед завтраком надо пойти на Красную площадь.
Высокие облака над кремлевскими башнями были подсвечены поднявшимся летним солнцем. На площади толпилось много народу, и среди них было полно иностранных туристов. Некоторые стояли у перегороженного легкими переносными перилами входа в Мавзолей и сдержанно переговаривались.
Неподвижно стояли часовые, глядя немигающими глазами друг на друга.
Кайо показалось, что площадь стала шире и просторнее. Вроде бы все было так же, как двадцать с лишним лет назад. Может быть, здания передвинули? Он читал, что в Москве делают и такое… Или оттого, что автомобильное движение по площади было запрещено?