— Кайо, что ты говоришь? — попыталась возразить Иунэут.
— Это только маленькие удовольствия, — продолжал Кайо. — Захотелось поразвлечься — включил телевизор.
— Телевизор и в Анадыре есть, Говорят, скоро и в тундру проведут, — сказала Иунэут.
— А театр? Его не привезут в тундру и не поставят на берегу Иони…
— Приезжал же ансамбль цыган, — робко напомнила Иунэут.
— Что цыгане! — махнул рукой Кайо. — Они такие же кочевники, как мы, оленеводы. Вот оперу или, скажем, балет ты уже никаким пыжиком не заманишь. А еще — магазины…
В прихожей послышались голоса. В квартиру ворвалась нагруженная покупками Маюнна и восторженно закричала:
— Папа! Мама! Здесь такие магазины! Глаза разбегаются!
Кайо многозначительно посмотрел на Иунэут.
— Я всем купила подарки, — продолжала Маюнна. — Папа, вот тебе новый широкий галстук. Самый модный. В очереди стояла за ним. Тебе, мама, такое купила! Ты и не мечтала об этом!
— Вера Ивановна! — укоризненно сказала Елена Федоровна. — Мы же договорились… Я бы сама помыла посуду. Отдыхали бы, набирались сил. Ну зачем же так?
— У нас силы есть, — недовольно пробурчал Кайо.
— Берегли бы для тундры, — сказала Елена Федоровна.
— Это верно, — кивнул Кайо. — Там сил больше надо. — И еще раз многозначительно посмотрел на Иунэут.
Алексей не принимал участия в разговоре. Он молча перетаскивал покупки в комнату.
Разобравшись с пакетами и свертками, женщины принялись готовить обед.
Кайо ждал, что кто-нибудь заговорит о молодых, но все вели себя так, словно ничего не случилось. Или то, что они втихомолку решили, вовсе не касалось его?
Обида с новой силой захватила Кайо. Он уединился в отведенной им комнате и прилег.
Как же он такого не предусмотрел? А ведь много ума и не надо, чтобы сообразить, что молодые просто не упустят такого случая. Вот сегодня он сам ехал по городу и везде видел огромные щиты возле институтов с объявлениями о приеме студентов. Весь город полон молодежи — столько озабоченных молодых лиц. А в парках почти все скамейки заняты парнями и девушками с учебниками в руках.
Глупо, конечно, противиться естественному и законному желанию молодых продолжать учение.
Разве он сам не был таким? Кайо встал с кровати, достал альбом и принялся листать. Он еще раз пристально вгляделся в лица своих школьных товарищей и в здание школы. На этой стене он выжег, удивляясь чуду, с помощью большой лупы слова: «Сегодня 20 мая 1939 года прилетели утки». Тонкий солнечный луч писал, как карандаш, оставляя за собой дымящийся след. Бывая в Улаке и проходя мимо школы, Кайо каждый раз останавливался возле южной стены и читал эти слова. Сейчас они уже едва различимы.
А потом появилась Наталья Кузьминична с ее удивительными рассказами о Ленинграде.
Вот она стоит с учениками на берегу моря. В этот день вельботы тащили к берегу убитого кита. Все радовались, потому что кит означал сытую зимовку, тепло в ярангах, хорошую кормежку для зимних помощников человека — собак.
Но если Алексей и Маюнна останутся в Ленинграде… Как пусто и скучно станет жить. Можно бы поговорить с ними, но что им сказать? Любой довод покажется им неубедительным.
Кайо положил альбом рядом и закрыл глаза. Перед ним возник старый Улак и сам Кайо, впервые идущий в школу с сумкой из нерпичьей кожи.
Кайо и не заметил, как уснул, а проснулся, когда Иунэут позвала его обедать.
Петр Тимофеевич уже пришел с работы.
— Я достал пропуск тебе на завод! — весело заявил он и помахал перед Кайо бумажкой. — Пришлось обращаться в отдел внешних сношений, будто ты иностранец какой!
К обеду подъехали Шура, Виталий Феофанович, и вся семья была в сборе.
Говорили о покупках, строили планы поездки за город, в Рощино, но никто ни словом не обмолвился о том, что задумали Маюнна и Алексей.
А может быть, Иунэут все это померещилось?
Поздно вечером, когда Шура с мужем уехали и все стали укладываться спать, Кайо позвал Петра Тимофеевича на кухню.
— Подать вам что-нибудь? — спросила Елена Федоровна.