— Вам здесь нравится? — спросил Кайо. Он уже окончательно оправился от приступа.
— Мне — очень! — ответила Наташа. — Ведь я живу в самом настоящем центре Ленинграда. Мне здесь очень хорошо.
Кайо поглядел в окно. Стекло начиналось чуть ли не с самой земли, понизу было забрано железной решеткой. Видны были только ноги прохожих.
Кайо пил чай с вареньем. С каждым глотком в него вливалась какая-то умиротворенность. Ему было уютно, тепло и спокойно в этой длинной, наверное, сыроватой комнате бывшего каземата Петропавловской крепости рядом с удивительной по своей простоте девушкой. Удивительной тем, что она была естественна в разговоре и ничуть не пыталась играть или изображать из себя невесть что.
— Мне тоже хорошо здесь, — со вздохом произнес Кайо. Эти слова вырвались у него помимо воли.
— Приходите в гости, — просто сказала Наташа.
Кайо посмотрел на нее.
Наверно, с точки зрения строгой, классической красоты в облике Наташи не было ничего особенного, У нее были большие серые глаза, очень добрые, с небольшой синевой, словно ленинградское небо, проступающее сквозь обычные над этим городом облака. Лицо бледное, с тонкой кожей. А вся фигурка худенькая, тонкая.
Кайо по настоянию Наташи выпил вторую чашку чая, съел еще один бутерброд с колбасой. Он рассказал о себе: приехал с Чукотки, с самого дальнего края, с мыса Дежнева, где стоит древнее чукотское селение Улак.
— У вас тоже замечательное место, — сказала Наташа. — Я читала еще до войны, когда спасали челюскинцев…
Потом Наташа, провожая Кайо, провела его через большие, широко распахнутые ворота на пляж. Пляж был пустой, но Кайо растрогала живая полоска чистого берега, не задавленного камнем.
Он встал у самой воды и сказал:
— Как здесь хорошо.
— Я тут загораю, — отозвалась Наташа.
— Я видел, — кивнул Кайо.
— Меня видели? — удивилась Наташа.
— Может быть, и вы тогда были, — ответил Кайо. — Когда мне впервые показали голых людей на этом песчаном берегу, я сначала не понял, что они тут делают. У нас ведь на Чукотке не загорают, хотя это можно сделать очень просто и быстро.
— Как?
— Весной, когда солнце светит круглые сутки, за один день охоты лицо загорает так, что становишься как негр. А если раздеться и немного постоять на снегу на таком солнце, можно и всем телом почернеть.
— На снегу холодно, — заметила Наташа.
— Оленью шкуру можно подстелить или на нарту стать, — сказал Кайо. — Но когда я увидел здешний пляж, я сразу вспомнил моржей у Инчоуна. Там моржи лежат, как здешние загорающие люди, изредка переворачиваются то на спину, то на живот. Там происходит моржовая любовь, на границе ледяных волн и очень холодной гальки.
— Интересно, — засмеялась Наташа. — Наверное, это очень смешно.
— Не смешно, а интересно, — ответил Кайо, подумал и добавил: — Но бывает и смешно.
Наташа взяла с Кайо слово, что он будет заходить. Дала номер телефона на работе.
Несколько раз Кайо проходил мимо Петропавловской крепости. Он изменил свой маршрут и теперь ходил по Кировскому проспекту, хотя это было намного дальше, чем по Большому.
И все же прошло недели полторы, прежде чем он отважился.
Был ясный осенний день. Шпиль блестел на солнце так, что на него было больно смотреть. Кайо не сразу вошел в дом. Он последовал за какой-то экскурсией в собор. Внутри собор оказался очень нарядным. Было даже что-то отчаянно веселое в этом нагромождении золотого блеска. Внутри собора находились могилы русских императоров, Кайо был уверен, что в России людей хоронят в открытых полях, называемых кладбищами, или же в парках, как Смоленское кладбище.
Он смотрел на тяжелые могильные плиты, на мраморные саркофаги и чувствовал, как исподволь к нему подбирается мысль о собственной смерти. Если он умрет в Ленинграде, то его похоронят по здешнему обычаю, в деревянном гробу. То ли дело на родине. Особенно в тундре. Одели бы во все белое, потом свезли бы на высокий холм и сняли бы одежду. И так оставили, обнажив тело холодному ветру. Так все-таки лучше, чем лежать, ощущая на себе тяжесть сырой земли.
Кайо стало душно, и он поспешил на улицу.
У собора он столкнулся с Наташей.
— Здравствуйте, — сказала она. — Что же вы, обещали приходить, а вас все нет и нет.