— А то, дорогой мой, что все чудеса исцеления происходили только в том редком случае, когда у больного было страстное, я подчеркиваю, страстное желание исцелиться!
Когда по ночам Кайо просыпался в палате, где вместе с ним лежали еще двое больных — художник и радист, — он прислушивался к собственному состоянию и убеждался в том, что у него нет сил бороться с болезнью, хотя желание исцелиться достаточно велико.
Через несколько дней к Кайо пришел профессор и заговорил о том, что лучше было бы для него вернуться на родину.
— Я понимаю, какая это для вас трагедия, но ведь жизнь человеческая дороже, — говорил с сочувствием профессор. — Процесс у вас активизируется, в этом климате лечить вас трудно, если не сказать прямо и честно — бесполезно. А ваша родная тундра может сотворить для вас чудо.
Кайо молча выслушал профессора. В общем-то он был готов к такому разговору. На северном факультете это был не первый случай. А сколько студентов еще до войны вернулись домой, так и не доучившись! И все из-за этой болезни.
Значит, надо ехать. Прощай, университет, прощайте, мечты о науке! Обидно. Обидно до того, что ночью, когда все спали, Кайо тихо плакал.
Незадолго до выписки, в день, когда больных навещали близкие и родственники, Кайо сказали, что к нему кто-то пришел. Иногда заходили сокурсники, земляки, но он удивился и смутился, когда увидел в белом халате Наташу Величко.
— Это вы? — удивленно спросил он.
— Это я, — просто, как всегда, ответила Наташа. — Что же вы так? Не написали, не известили. Мне столько сил пришлось приложить, чтобы найти вас.
Она присела на краешек кровати — табуреток в палате не хватало.
— Ну, как дела?
— Профессор советует ехать домой, — мрачно ответил Кайо.
— Наверное, это разумно, — заметила Наташа. — Пока эту болезнь лечат в основном климатом.
— Но тогда придется распроститься с университетом, — грустно сказал Кайо.
— В конце концов, главное для человека совсем другое, — сказала Наташа, — то, что он человек.
И опять это было сказано так просто, что звучало убедительнее и значительнее рассуждений на эту тему.
— Может, вы правы.
Кайо посмотрел в синевато-серые глаза Наташи, и сердце у него сжалось от тоски.
И ее он тоже потеряет, оставит здесь.
— Вы еще очень молоды, — продолжала Наташа. — Поправитесь у себя на родине и возвратитесь в Ленинград. Пусть даже на это уйдет пять лет; когда вы вернетесь, вам будет только двадцать пять лет. Только двадцать пять лет!
— Простите, что я вам сразу не сказал о своей болезни, — виновато произнес Кайо.
— Ну что вы! — возразила Наташа.
Через неделю Кайо выписался и стал готовиться к отъезду. Несколько раз встречался с Наташей.
С каждым днем все труднее и труднее им было расставаться, пока в один из вечеров Кайо не остался у Наташи. Это случилось неожиданно для обоих. Они смутились, проснувшись утром.
— Я никуда не уеду, — решительно заявил Кайо.
— Не говори глупостей, — сказала Наташа. — Езжай и возвращайся ко мне здоровым.
В день отъезда он утром попрощался с ребятами, а на вокзале провожала его одна Наташа.
— Я сразу же напишу тебе письмо, — пообещала Наташа. — Пока ты будешь ехать, оно следом за тобой будет идти.
В душе у Кайо, все как будто окаменело. От горечи разлуки, казалось, даже болезнь отступила, словно давая возможность свободно пережить тяжелое расставание.
— Наташа, — сказал он, прощаясь, — ты права. Главное не университет, хотя и это тоже важно. Главное то, что я теряю тебя, теряю Ленинград. Это самая тяжелая потеря в моей жизни. Когда умерли мои родители, я еще был молод, чтобы понимать, что такое тяжесть человеческой утраты. А теперь понимаю. Спасибо тебе за все. Самое лучшее, самое прекрасное воспоминание о Ленинграде всегда будет воспоминанием о тебе, о твоей доброте.
Глаза Наташи были полны слез. Они были темно-серые, как осеннее небо над Петропавловской крепостью. Слезы скатывались по щекам, падали на воротник.
— Прощай, Наташа! — крикнул Кайо, вскакивая уже на ходу в свой вагон.
— Нет, до свидания! Нет, до свидания! — повторяла Наташа, идя вслед за набирающим скорость поездом.
В Улаке Кайо действительно получил три Наташиных письма, ответил на них, потом еще раза два получал письма. Но интервалы были так велики — ведь тогда письма шли около полугода, — что переписка прекратилась.
Но воспоминание о Ленинграде у Кайо всегда было связано с образом удивительной девушки, оставшейся в его памяти рядом с высоким шпилем Петропавловской крепости.