Более всего было страшных рассказов о тех, кто, претерпев лишения и голод во льдах, дичал и обращался в тэрыкы-оборотня… Даже если он и высаживался на берег, он уже не мог жить среди людей. Обросший шерстью, озверелый, он бродил вокруг стойбищ, воровал мясо, убивал тех, кто попадался ему на пути… Это самая страшная участь, какая могла постичь унесенного в море охотника.
Думая обо всем этом, Гойгой окончательно потерял сон. Он встал со шкур и отправился на край льдины взглянуть в сторону скрывшегося во мгле берега.
Гойгою показалось, что ветер изменил направление. В эту пору изменчивости природы такое часто бывает. Может быть, там, на берегу, старший брат Кэу умолил богов проявить милость и позволить Гойгою спастись?
Если бы это было так!
А почему нет? Ведь на берегу его ждет Тин-Тин!
Гойгой снял с головы малахай. Спереди, в коротко обстриженной шерсти виднелась полоска замши, окрашенная охрой. На нее Тин-Тин нашила оленьими жилами дырчатый камешек, чтобы вдали Гойгой мог вспомнить ее, сняв с головы малахай. Сами по себе полоска замши и камешек ничего не значили, только то, что они были нашиты Тин-Тин. Но если бы Гойгою надо было расстаться с малахаем, он оторвал бы от него кусочек крашеной кожи с камешком, который для него дороже всего на свете сейчас в этой серой, сырой пустоте, наполненной упругим, живым, враждебным ветром.
Холодный ветер не остудил, но освежил голову, прояснил мысли. Надо гнать от себя мрачные думы, заботиться лишь о том, чтобы выжить и человеком вернуться в родное стойбище.
Гойгой усилием воли вызвал в памяти облик родных яранг…
Гойгой произносил эти слова громко, чтобы они пронзали надвигающийся туман, отгоняли призраки старых легенд. Чем слышнее был странный, пугающий шорох, что слышался позади него и на который он боялся оглянуться, тем громче он пел.
Весенняя пурга часто бывает куда злее зимней. Ураганный ветер так силен, что поднимает отяжелевший, напитанный влагой снег и удар по лицу сгустком ветра и мокрого снега может оставить заметный синяк.
В такой день все живое хоронится, прячется, зарывается в снег, ищет убежище. И человек в такую погоду без крайней нужды не покидает своего жилища, прислушиваясь к скрипу ремней, удерживающих моржовую крышу, к шелесту снега и вою ветра.
Тин-Тин выбралась из яранги и, пряча лицо от ударов мокрого снега, поползла к мясному хранилищу: надо принести моржового мяса и жиру для светильников.
Хранилище было завалено тяжелым мокрым снегом, и Тин-Тин пришлось ногами и руками откапывать лопаточную китовую кость, служившую покрышкой.
В лицо пахнуло подтаявшим жиром и мясом — прошлогодняя моржатина к весне становилась слабой. Тин-Тин вытянула кусок и тщательно прикрыла хранилище лопаточной китовой костью.
Притащив мясо в ярангу, отправилась за снегом для воды. Большое кожаное ведро, сшитое тонким лахтачьим ремнем, наполнилось ветром и потащило Тин-Тин к морскому берегу. Женщина упала на снег, костяным топориком она уцепилась за сугроб и остановилась.
Ветер врывался в легкие и надувал их, сбивая дыхание. Это вызывало надрывный кашель, и слезы выступали на глазах, смешиваясь с тающим снегом, затуманивая и без того ограниченный обзор.
Тин-Тин набила отяжелевшим снегом ведро и почувствовала себя увереннее: теперь ведро держало ее на земле и ветер уже не мог унести легкое тело.
Тин-Тин наладила дыхание, отвернулась от ветра и не спешила возвращаться в ярангу, вслушиваясь в грохот бури.
…Вернулся бы, пусть какой ни есть, лишь бы живой, с твоим голосом, с твоим теплом, ласковым дыханием и плащами, в бездне которых тонешь, будто в теплой воде летних тундровых озер. Каково тебе одному на этом жестоком ветру, среди льдов, сквозь толщу которых чувствуешь бездонную глубину холодной воды, мрак и забвение!