Пины пришел в ярангу Кэу и сказал:
— Лед подошел.
— Он еще далеко от берега, — возразил Кэу.
— Но рано или поздно он подойдет, — сказал Пины.
— Не надо торопить время, оно идет независимо от нас…
— Есть вещи, которые зависят от человека, — настаивал Пины.
— Есть законы, установленные предками, — жестко ответил Кэу, и Пины испугался своей настойчивости. Эдак все можно испортить, и Кэу может по праву старшего взять в свою ярангу свободную женщину.
— Я только пекусь о будущем, — смиренно произнес Пины. — Детей нет у моей жены…
— Еще неизвестно, кто этому виной, — неопределенно сказал Кэу, усиливая тревогу Пины.
Пины смотрел на непроницаемое лицо брата и мучительно пытался разгадать его истинные мысли и намерения. Поначалу Кэу как бы заронил надежду и даже подтвердил ее там, в тундре, когда встречались с оленными родичами Тин-Тин… А если сам подумывает взять в свою ярангу молодую женщину? Это было бы очень несправедливо, и от нахлынувшего гнева Пины даже закашлялся.
— Пей, — Кэу придвинул брату деревянную чашу, полную горячего мясного варева. — Это хорошо очищает горло.
Пины сдержался. Внешне спокойно он принял из рук брата чашу и отпил.
— Надо съездить за дровами, — сказал Кэу. — Готовь байдару.
Байдару перетащили к лагуне и там спустили в воду. За дровами ездили к проливу, куда течением прибивало большие древесные стволы, выросшие в неведомых далеких землях.
На этот раз добыча была большая: заполнили всю байдару да еще на буксир взяли несколько бревен.
Женщины встречали на берегу.
Сильный северный ветер туго надувал парус, и тяжело груженная байдара с трудом разрезала воду лагуны. Пины прислушивался к ветру с тайной надеждой.
И ничего более приятного не могло быть, кроме слов, которые он услышал от встречающих:
— Лед совсем близко от берега.
Когда выгрузили дрова и убрали байдару, Кэу сказал:
— Пусть твои женщины возьмут медвежью шкуру… Может, тебе понадобится большой полог.
Пины встрепенулся от неожиданно нахлынувшей радости, но Кэу предостерегающе сказал:
— Но не раньше, чем паковый лед коснется материкового берега.
Битва с молодым моржом, закончившаяся поражением Гойгоя, не была лучшим воспоминанием. Он кинулся на моржонка, собрав все оставшиеся силы, и постарался вцепиться единственным своим оружием — зубами. Но он даже не прокусил толстой шеи. Маленький моржонок, которому не было и года, легко стряхнул с себя человека и так ткнул мордой в бок, что боль не проходила несколько дней. Гойгой отлетел в сторону, окончательно поняв, что он ничем не сможет победить это неуклюжее, на вид такое беззащитное животное.
И тогда Гойгой вдруг с удивлением почувствовал, как по его лицу струятся горячие слезы, слезы бессилия и унижения, слабости и разочарования.
Моржонок смотрел на него маленькими красными глазами и не думал даже уходить со льдины, словно понимая слабость и неспособность человека причинить ему вред.
Северный ветер гнал льды. Гойгой не обращал внимания на холод, на снег. Главное было то, что лед двигался к берегу, и синяя полоска в ясные дни отчетливо превращалась теперь в горы и холмы, темные скалы.
Гойгою раза два удалось поймать птицу, но голод уже не так сильно его мучил. Может быть, оттого, что он теперь с нетерпением ждал мгновения, когда ступит на твердую землю.
Мысль его уже не мерила время, а мерила расстояние до берега. Правда, теперь это было нелегко: все чаще на море падал туман, иногда такой густой, что Гойгой не видел края своей небольшой льдины, а воспаленная кожа лица чувствовала прикосновение сырой пелены. В ясные проблески, когда солнце тревожно озаряло сморщенную поверхность моря и луч торопливо бежал вдаль, распахивая горизонт, Гойгой с удовлетворением видел, что берег ощутимо приблизился и уже кое-где можно различить белые полоски прошлогоднего нерастаявшего снега.
Течение и ветер сами несли льдину к земле, но странные мысли стали посещать Гойгоя. Он с тревогой думал, что ему теперь нелегко будет заново привыкать к жизни берегового человека, к размеренному чередованию охоты, насыщения, сна, которое и определяло земную жизнь. Ценность всего этого отсюда казалась слишком ничтожной, чтобы так упорно туда стремиться. Вот только Тин-Тин… Ради нее он закроет глаза на все привычное и ничтожное, чем живет береговой человек.