Он хотел пройти полярным кругом. Но не по условной географической линии, а узкой полосой, по границе безжизненной арктической пустыни и населенной земли.
Детские годы Кнуда Расмуссена внешне походили на детство Максима Нанока. Они видели одинаковые кожаные байдары и деревянные вельботы, катались на санках с полозьями из двух половинок распиленного моржового клыка… Быть может, эти сани и подсказали Расмуссену идею великого санного путешествия по заснеженным бескрайним дорогам Севера? И наверное, Кнуд держал такой же мяч, что и Нанок, расшитый бисером и длинным белым волосом с шеи тундрового оленя, опоясанный орнаментом.
Позавчера в Уэлене, сидя в гостинице в ожидании попутного вельбота в Наукан, Нанок читал:
«…Раннее утро на вершине крутого мыса Восточного, крайнего сибирского предгорья на востоке.
На вершинах уже выпал первый снег; невольно думаешь о первом холодке осени. Воздух резкий и прозрачный, даже бриз не курчавит Берингова пролива, где медленно плывет по течению к северу пак.
Спокойной мощью дышит ландшафт; далеко на горизонте маячит в солнечной дымке остров Большой Диомид, за которым в проливе проходит граница между Америкой и Азией.
С того места, где стою, я из одной части света заглядываю в другую. Вот за Большим Диомидом синеет, как туманная отмель, другой остров — Малый Диомид, принадлежащий Аляске.
У подошвы скалы, на которую я только что поднялся, я вижу идущих чукчанок в меховых одеждах оригинального покроя; на спинах у женщин мешки из оленьих шкур, которые они набивают злаками и ягодами…
На узкой косе, между плавучим льдом с одной стороны и зеркальной водой лагуны — с другой, расположился поселок Уэлен. Он только еще просыпается; в конусообразных палатках из моржовых шкур зажигаются один за другим костры для варки пищи.
Недалеко от поселка над закруглением холмистой гряды видны резкие силуэты пасущихся домашних оленей; они пережевывают мох, а пастухи, покрикивая, окружают их, чтобы перегнать на новое пастбище.
Для всех этих людей сегодня обычные будни, звено в их повседневной жизни; для меня — переживание, которому я едва осмеливаюсь верить. Ведь этот ландшафт и эти люди означают, что я в Сибири, к западу от самого окраинного эскимосского племени, и, стало быть, моя экспедиция завершена.
Высокая скала, на которой я стою, и чистый воздух вокруг меня раздвигают мой кругозор, и я вижу след, оставленный нашими санями на белом снегу по краю земли, на самых далеких обитаемых окраинах Севера.
Я вижу тысячи мелких становищ, давших содержание нашему путешествию, и меня охватывает великая радость: мы встретились со сказкой»…
Это было осенью 1924 года. Значит, родители Нанока вполне могли видеть Кнуда Расмуссена. Но почему не сохранилось никаких воспоминаний об этом? В памяти родичей Нанока были десятки рассказов о белых торговцах, о приходе удивительных кораблей, в том числе о белом пароходе какой-то туристской фирмы. А вот о приезде Расмуссена — ничего. Позавчера Нанок расспрашивал о нем старожилов Уэлена: знатного мастера-костореза Гэмауге, охотника Каляча… Гэмауге вспоминал свои поездки в Америку, торговцев, которых знал, а вот Расмуссена не мог припомнить. На прощание старый косторез подарил Наноку фотографию: молодой Гэмауге в полном охотничьем снаряжении в торосах Берингова пролива. Это была добротная фотографическая почтовая открытка, издание какой-то зарубежной фирмы. На обороте было напечатано: «Дикари Северо-Восточной Азии на охоте».
В своих записках о посещении Уэлена Кнуд Расмуссен никаких имен не оставил.
В конце книги он называет одного эскимосского шамана, живущего в Номе.
Расмуссен спросил его:
«— Из чего состоит человек?
— Из тела, как видишь, из имени, которое ты унаследовал от умершего, и еще из чего-то, из непостижимой силы, которую мы зовем «ютир» — душа, которая дает всему жизнь, форму, внешность.
— Как, по-твоему, живут люди?
— Они расщеплены, потому что смешивают все в одну кучу, слабы, потому что не умеют отдаваться чему-нибудь одному. Великий охотник не должен быть одновременно великим женолюбцем. Но никто не в силах перестать это делать, Люди подкрепляют себя амулетами и становятся одинокими, не став взрослыми. В стойбище должно быть как можно больше разных амулетов. Однородность расщепляет силы, равенство обесценивает…
— Веришь ли ты сам в какую-нибудь из тех сил, о которых говоришь?