Некоторые специалисты предполагают, что эта долина является в действительности кратером, возникшим при падении гигантского метеорита. На соседнем континенте - в Австралии нередко находят тектиты - мелкие шарообразные обломки стекла, явно подвергавшегося оплавлению при вхождении из космоса в атмосферу Земли. Падение очень большого метеорита в Антарктиде, у ее восточного побережья, могло бы вызвать появление таких "брызг".
Возраст австралийских тектитов составляет около 600-700 тыс. лет. Это позволяет хотя бы приблизительно датировать момент падения гигантского небесного тела. Подсчеты показывают, что его поперечник был приблизительно 4-6 км, а масса - около 13 млрд. т.
Таким образом, это крупнейшее из всех известных до сих пор небесных тел, упавших на нашу планету. Его падение должно было привести к очень серьезным последствиям. Высказывается предположение, что выброшенные им в атмосферу пылевые частицы могли вызвать похолодание климата в глобальных масштабах.
Затесы (Плям Михаил Акимович)
Плям Михаил Акимович
Родился в 1921 г. Журналист, член Союза журналистов СССР. Автор двух повестей и множества журнальных статей, очерков, рассказов. Участвовал в Печорской геодезической экспедиции. Работает над художественно-документальной книгой "Геодезисты". Живет в Сочи Краснодарского края.
Брусника. Ребята валят лес, шкурят бревна, вытесывают шпонки. Мне же поручено самое пустяковое - раскидать снег там, где вбиты пикетажные колышки. Правда, снега навалило много - до полутора метров. Работа не спорится.
В пятый раз прислоняюсь, тяжело дыша, к ледяному брустверу, пятую папиросу выкуриваю. Под коркою наста снег сыпучий, как песок. Наконец докапываюсь до грунта. Подгребаю остатки снега и, пораженный, замираю. На дне зеленеют стебельки с темно-красными ягодами.
Присаживаюсь на корточки, хочу сорвать бруснику. Но ягода держится цепко, и вместе с нею сопротивляется тоненький стебелек. Эти ягоды замело сугробами, их лишили света, воздуха, солнца. Здесь, под полутораметровой толщей снега, продолжает теплиться жизнь. Поспешно отдергиваю руку.
Весна воздуха. Только здесь, в Печорской тайге, по-настоящему осмыслил пришвинскую "Весну воздуха". Земля укутана зимней шубой, реки скованы льдом, по утрам жжет морозец, а воздух весенний! Солнце, сосны, даже снег - все дышит предчувствием весны. Весна воды, весна березового сока придет позже - в середине мая. Но нет в природе ничего чище, прозрачнее "весны воздуха"! Она трогательна, как девочка, которая не сознает еще ни красоты своей, ни пробуждающихся желаний. Еще нет ни изъеденного ноздреватого снега, ни голой неприбранности земли. Только искрящаяся на солнце изморозь да воздух, опьяняющий хвойным настоем...
Заброшенное становище. Бросаю прощальный взгляд на место, которое покидаем. Есть что-то грустное при виде разоренных гнезд, заброшенных становищ. Там, где была наша палатка, - спрессованный лапник. Повалены на бок переносные столики и столбик, на котором горела свеча. Стеарин соскоблен: ребята натирают им лыжи, чтобы лучше скользили. Там, где было в палатке окошечко, - окурки, смятые пачки из-под папирос, обрывки бумаги. Под той сосной, где по утрам умывались, снег почернел от сажи: выбивали печные трубы. А метрах в сорока-геодезический знак. На него оглядываюсь с гордостью. Экую махину отгрохали!
- До встречи в конце мая, ваше двадцатипятиметровое высочество!
Тень на снегу. Ясное морозное утро. Крутой подъем окончательно выматывает. Останавливаюсь на самом гребне увала. Грудью упираюсь в лыжные палки. Рюкзак не сбрасываю. Только бы отдышаться! Воздух недвижим, он заткан серебристыми блестками инея. И в этих блестках покачиваются сосны. Чепуха! Даже верхушки сосен не колышатся. Это я пошатываюсь от усталости.
А рядом, на снегу, силуэт лыжника с рюкзаком за плечами. Я обливаюсь потом, сердце колотится так, словно хочет выскочить через горло. Силуэт же удивительно покоен. Эдакая небрежность в позе, молодцеватость. И почему- то совестно перед ним. За колотье в сердце, за одышку, за изможденный вид. Невольно подтягиваюсь, подкидываю повыше рюкзак, расправляю плечи. Тень укорачивается. Она трусливо съеживается. И кажется, это из укороченной тени в меня переливаются свежие силы.
Отталкиваюсь лыжными палками. "Ширт-ширт",- скрипит подморо-женный наст. Чем дальше от гребня увала, тем круче уклон. Летят навстречу разлапистые ели. Искоса поглядываю на тень. Она неотступно следует за мной, бежит послушной собачкой. И я подмигиваю: