- А вы уверены в этом, Владимир Иванович?
- Такими вещами не шутят, - отвечаю ему.
Посмотрели мы с ним в глаза друг другу, потом, не сговариваясь, на палубу оглянулись, где пассажиры и команда под баян отплясывали.
Через два дня мы снова оказались в Чукотском море, и последний огонек надежды погас. Люди приуныли, конечно, но панике не поддались. Многие думали, что еще раз вернемся в пролив и со второго захода из ледового плена выберемся. А я уже твердо знал, что надо к зимовке готовиться. Что предстояло нам перенести, даже я предвидеть не мог: пароход со слабым корпусом, весь израненный. Бывалых полярников на борту не так много, народ разный, даже дитя грудное появилось - Карина, что в Карском море у Васильевых родилась. Не о себе я в то время думал и не о громкой славе. Вспомнил я тут проводы в Ленинграде, речи, напутствия. Экспедиция была организована по решению правительства. Выходит, что правительство наше мы подвели, доверия его не оправдали. А это как-то подорвет и престиж народа советского перед всем миром. И все ли я, капитан, сделал, чтобы до этого не допустить?
Вот какие мысли мучили меня в те дни. Видимо, и Отто Юльевич переживал то же самое. Осунулся он, похудел, иной раз целыми часами молча по мостику ходил да конец бороды своей все покусывал. А "Челюскина" продолжало опять носить со льдами по Чукотскому морю. Сердце до боли сжималось, когда слышал я, как трещали от ледовых объятий борта корабля, как лопались шпангоуты и пароход стонал, словно живой. Мы были бессильны перед стихией. Иной раз замечал я, как у некоторых сильных и мужественных людей по щекам слезы катились. Слезы не от страха были, а от сознания своего бессилия. Часто слышал я удары, как пушечные выстрелы, - это лопались ледяные поля и начиналось торошение.
Много часов провели мы на мостике в беседах со Шмидтом.
- Наше плавание, - говорил я ему, - хороший урок для всех. Реши-тельнее ставьте перед правительством вопрос о флоте для Арктики. По Северному морскому пути нужно ведь грузы возить. Что можно сделать здесь без больших ледоколов? У нас сейчас "Ермак" да "Красин". И это на всю трассу от Новой Земли до Берингова моря. Надо также авиационные порты строить, чтобы по всей трассе самолеты летали, для кораблей ледовую разведку вели. Не будет мощных ледоколов, не будет самолетов - будем плавать только в расчете на удачу, как сейчас.
"Челюскин" был обречен. Я это окончательно понял, когда отдрейфовало нас к северу от Колючина. Теплившаяся в груди надежда попасть в неподвижный береговой припай безвозвратно исчезла. Днем 13 февраля ходил я осматривать состояние льда в окрестностях. Когда возвращался к судну, услышал грохот. Начинался последний акт драмы. На "Челюскина" надвигался, словно морская волна, огромный торосистый ледяной вал, высотой метров восемь. Я бросился на судно, поднял людей на аврал. Начали спасать грузы. Два часа пятьдесят минут боролся "Челюскин" с наступающим льдом. А для меня они как пять минут пролетели. Когда нос парохода стал погружаться в пучину, спрыгнул последним на лед. Через две секунды "Челюскин" ушел на дно.
Я выдержал и этот удар. Поставьте себя в положение капитана, когда на его глазах погиб корабль. Но я продолжал оставаться капитаном даже без корабля. Ответственность моя возросла еще больше. Тужить да горевать было некогда. Надо было устраивать людей, думать об их безопасности и здоровье. Так началась жизнь на льду в "лагере Шмидта". Дальнейшее хорошо известно. Правительство нас в беде не оставило. Ни средств, ни техники не пожалела страна, чтобы вызволить нас из беды. Шутка ли сказать, из Хабаровска и с Камчатки на нашу выручку вылетели 16 самолетов - и это в разгар зимы. Леваневского и Слепнева послали в Америку, чтобы самолеты купить и с Аляски к нам прилететь. Корабли тоже были посланы, но на них мы особенно не рассчитывали: быстро снять людей со льда могли только самолеты.
Чтобы всю историю Челюскинской эпопеи рассказать - о жизни в лагере, о людях наших замечательных, что в панику и уныние не впали, а твердый характер советский проявили, о подвигах летчиков, - для этого целого дня не хватит.
На приеме в Кремле Сталин предложил мне написать историю нашего плавания по свежей памяти.
- Нет, товарищ Сталин, - сказал я, - мы, шкипера, писать не мастаки. Мы больше килем по морям пишем. А на воде, сколько ни пиши, следу не останется. Пусть лучше напишут ученые и корреспонденты, что с нами плавали...
- А ваш дневник?
- Я его не для печати вел. Давал его профессору Визе - тот историю челюскинского плавания пишет, - мои записки ему помогут. У нас пример "Челюскина" уроком истории сделали. После гибели "Челюскина" построили несколько кораблей по типу "Ермака". А полярная авиация? Самолеты стали в любое время года летать, в любое время суток и при любой погоде. А люди какие смелые в авиацию пришли, какие машины чудесные им дали! И звание Героев Советского Союза тогда же ввели, а первыми Героями стали летчики, что нас на материк вывозили. И еще многое извлекли мы полезного из нашего рейса. Так разве могу я обижаться, что слава моя горькой оказалась? Это ведь мое, личное. Теперь главное в моем настроении - гордость. Гордость за Арктику нынешнюю. Можете верить мне, старому капитану, потому что я уже пятый десяток по северным морям скитаюсь и своими глазами все перемены вижу. Даже вот и злое Чукотское море теперь со мной мир заключило: видите, каким оно сегодня ласковым стало... - рассмеялся Воронин и направился к другому крылу мостика.