В эти дни в жизни тринадцатилетнего Болдина произошло событие, надолго запомнившееся ему.
По приглашению Славянского комитета штата Огайо в Колумбус из Нью-Йорка прибыл казацкий хор Солодухина. Была в хоре знаменитость — могучий бас Борис Столяров. Газеты писали о нем как о втором Шаляпине, уже одно имя Столярова делало полные сборы, от него в значительной мере зависело материальное благополучие хора; единственное, о чем беспокоились казаки,— чтобы дядя Боря не пропил голоса. А пил дядя Боря запойно, срывая концерты и доводя до сердечных приступов антрепренеров и хозяев хора. «Какой же бас не пьет... а тем более русский бас... а наипаче русский бас на чужбине?»— оправдывался дядя Боря, запустив обе пятерни в нечесаные волосы и безнадежно, как белый медведь в клетке, водя головой.
Но теперь дядя Боря был в форме, а это значило, что у хора повысились заработки и настроение... казаки и пели и танцевали от души. Когда вышел на сцену Борис Столяров и, заложив руку за борт пиджака, расправил грудь и запел: «Много песен слыхал я в родной стороне»,— мурашки побежали по спине Болдина, а к горлу подступил комок... Зал аплодировал сдержанно, с достоинством, неведомые же силы, поднявшиеся в болдинской душе, заставили его вскочить с места и выкрикнуть тонким, самому показавшимся неприятным голоском:
— Бис, дядя Боря, бис, просим вас!
Столяров приметил мальчонку, кивнул ему благодарственно, а когда кончился концерт и артистов пригласили к столу, разыскал Болдина, попросил сесть рядом. Тому это была великая честь, не догадывался только мальчишка, что и часа не пройдет, как он будет горько жалеть, что принял приглашение.
Вели себя артисты чинно и сдержанно, поглядывая на старшину — дирижера. Рассказывали, что Солодухин ввел жесткий порядок — за малейшее нарушение распорядка или опоздание — штраф от десяти до двадцати пяти долларов. Столяров же всем своим видом показывал полнейшую независимость от дирижера и после пяти рюмок повел себя неуправляемо. Слегка покачиваясь и опираясь о столы, подошел к тому, за которым сидел директор лагеря, и слегка дрогнувшим голосом попросил:
— Уважьте старого казака, дайте с русскими ребятушками поговорить.
— Пожалуйста, пожалуйста, господин Столяров,— с радостью согласился директор, полагая, что беседа с ребятами отвлечет баса от водки и вечер закончится гладко.
— Уважили, сердечно благодарю,— произнес Столяров и, обращаясь к Болдину, попросил: — Коленька, свет мой, собери своих друзей и пошли в гостиную, поглядеть в ваши очи хочется да два слова сказать.
В гостиную вошли человек пятнадцать. Столяров собрал их в кружок, кого по голове погладит, кому в глаза заглянет, кому руку на плечо положит.
В это время Коля увидел отца и мать, вошедших в гостиную и скромно ставших у дверей. Обрадовался, хотел было броситься к ним, но отец посмотрел весело и ласково и, поднеся палец к губам, как бы предупреждая: «Не мешай казаку, все в порядке, приятель, ну как, не ожидал нас увидеть?»
А тем временем дядя Боря, расчувствовавшись, перешел на доверительный шепот. Но шепот у баса был такой, что каждое слово было хорошо слышно Болдину-старшему:
— Отроки вы мои дорогие, послушайте старого казака. Не виноватые вы, не виноватые, но знайте, нет русскому человеку житья на чужбине. Жалко вас, я плачу, жалеючи вас, сынки мои дорогие, ибо предвижу безбудущность вашу на чужой земле. Запомните, что говорит вам старый казак.
Коля бросил взгляд на отца. Тот изменился в лице. Вышел, хлопнув дверью, и вернулся вместе с руководителем хора Солодухиным.
— Уберите вашего пьяного типа,— сверкнул глазами,— он здесь разводит красную пропаганду.
Ксения подошла к мужу и, взяв его под руку, негромко проговорила:
— Павел, прошу тебя, не надо... так нельзя... при детях...
— А так можно? — обернулся Болдин к жене, и лицо его исказила гримаса.— Такие разговоры при детях вести, по-твоему, можно? Такие семена ронять в неокрепшие души можно? Почему ты, любезная, делаешь замечание мне, а не этому пьяному му...
— Замолчи, Павел. Или я уйду.
Нетвердым шагом, с налитыми глазами подошел к Ксении дядя Боря:
— Из-за меня-то зачем с мужем ссориться, не стою я этого, сударыня, поверьте, не стою. А он, ваш муженек, не стоит и подавно ваших слез.— И угрожающе процедил Болдину сквозь зубы:
— Лучше не подходи, не доводи до греха. Ты меня не знаешь, потому прошу тебя, христа ради, уйди отсюда. Себя и мальчонку своего пожалей.
— Ты с кем так разговариваешь, сволочь? — движимый гневом, какого давно не испытывал, сделал шаг к Столярову Болдин.