Ну вот он доставил обоих в Четырнадцать пальм.
Подходит Шмидт и обнимает его, как брата:
— Возвращайся, дружище. Обратно мы сами.
И больше ничего не говорит. Только кладет ему в боковой карман конверт. Будто ради этого не спал вторую ночь Арнульфо.
— Моя Кэтти оказалась слишком современной дамой,— говорит Сидней.
— Ты торопился ко мне, чтобы известить об этом? Поссорились?
— Не совсем подходящее слово. Косметолог узнал, какими фотографиями я интересовался. Потребовал у меня две тысячи долларов за «абсолютное молчание.
— Ему можно верить?
— Не убежден. Если узнает, что могут заплатить больше...
— Предложи больше.
— Это не выход.
— Он не кажется тебе слишком самонадеянным человеком?
— Не кажется. Он действительно самонадеян. Но все объясняется просто. Его брат — полицейский бригадир.
— Значит, если кто-нибудь обидит твоего косметолога... Догадываешься, к чему клоню?
— Пока нет.
— Так, одну минуту. Следи за ходом мысли, возражай и опровергай. Эти господа, Уразов и прочие, надо думать, не подозревали, что их фотографируют?
— Естественно. Они потребовали сохранять операции в тайне.
— Значит, если они узнают о том, что кто-то был заинтересован выведать тайну...
— Имею вопрос... Ты собираешься известить Уразова?..
— Все проще... Надо сделать так, чтобы он увидел все три снимка, сделанных до операции на фоне хорошо знакомого ему хирургического кресла Аррибы. Привез?
— Не мыслил в этом направлении.
О, сколько людей на месте Песковского произнесли бы самым искренним образом: «Жаль», не думая о том, что в напряженных ситуациях одно только неосторожное слово способно надломить человеческую психику, погубить трудное дело... Хоть и не русская, а турецкая это поговорка: «Слово — серебро, молчание — золото», чти ее всякий ответственный мужчина!
— Ты принимаешь план?
— В принципе — да.
— Тогда послезавтра у тебя Арнульфо. Передашь фотографии. Будет вторник. Начиная с четверга все вечера жди моего звонка.
— С тем чтобы...
— С тем чтобы известить полицейского бригадира о готовящемся нападении на дом его брата.
— Ты убежден, что Уразов и компания пойдут на это?
— Зная немного его характер, не сомневаюсь.
— Начиная с четверга я дома.
— Тогда с этим решили. Теперь слушай. Судя по всему, готовятся террористические операции против советской миссии, прибывающей в Лиму. Извести через Ленца.
Николай Болдин
«Итак, одно мое подозрение подтвердилось. Советская миссия, направлявшаяся в Лиму, задержалась в Мехико, и, как только что известили газеты, «в связи с болезнью двух членов делегация была вынуждена вернуться в Москву».
Ха! Не я ли причина столь неожиданного заболевания?
Я сказал Томасу:
— Вообще-то красные дипломаты должны были бы поставить в церкви не одну свечку.
— Кому бы?
— Э... э... слишком много ждете от меня. Думаете, я так много знаю? Богу надо поставить свечки. Богу... прежде всего. Поглядите на Алпатова. Позеленел от злости. Подозревает, что кто-то выдал операцию.
— А вы не радуетесь тому, что не стреляли в соотечественников? Когда у меня был жив отец, я часто спрашивал себя, одобрил бы он тот или иной мой поступок?
Похоже, что Шмидт платил мне доверием за доверие. Он дал понять, что слышал о моем отце. И знает о его настроениях? Ясно, что Павел Александрович Болдин не одобрил бы поступка сына. Не содержится ли в вопросе намека на знакомство с отцом? Как оно могло бы завязаться?.. Стоп, Алпатов говорил, что в паспорте Шмидта есть монреальский штамп. А что, если...
О первом разговоре с Томасом я никого не известил. Подозрение, жившее во мне, нашло свое подтверждение. Было бы полезно встретиться с отцом. Сделать вид, что я «одумался», что меня тяготит жизнь и работа в центре и я, изменив свои взгляды во многом под влиянием отца, решил изменить и образ жизни. Но до этого надо поделиться некоторыми соображениями с Алпатовым. Пусть он посоветуется с кем надо и даст согласие на мой отъезд. Что-то подсказывает — поездка не будет бесполезной».
Встрече Николая Болдина с отцом предшествовал разговор между Алпатовым, Шевцовым и Матковскисом.
— Деликатное и сомнительное дело, Брониславс Григорьевич. Надо бы все взвесить. Есть много «за» и «против» — ведь Павел Александрович, догадавшись о подозрении, павшем на Шмидта, сумеет как-нибудь известить его. Дело лопнет.