Выбрать главу

Галина Тертова

Полыни горше

Афродита

Из морской пены, из зелёной волны, из прозрачных сверкающих брызг, из жемчуга и перламутра родилась Афродита. Золотые кудри по плечам, прозрачно-зелёные глаза, трепетные крылья тонкого носика, просвечивающаяся розовым алебастровая кожа, стебелёк шеи, розовые бутоны сосков вздёрнутой маленькой грудки, длинные бёдра, тонкие длинные пальчики, перламутровые ноготки. Назвали Лилией.

Когда бабушка была жива, часто в праздники, после рыбного пирога, перед чаем, играли в фанты. Если мама водила, всем лёгкое назначала — спеть, стихи читать, поцеловать бабушку или Семён Семёныча. («Коля, Вам судьба с Семён Семёнычем целоваться!») У папы — всем судьба смешное делать: под столом кукарекать, самовар изображать, на Коле, как на коне, прокатиться, в бабушкино платье нарядиться и в нём Офелию представлять. Лиличке всегда лёгкая судьба — стишок читать.

А когда случалось что-нибудь, бабушка говорила: «Ничего не поделаешь, такая у него судьба». «От судьбы не уйдёшь». «Судьбой назначено». «Тяжёлая судьба выпала».

И Лиличке представлялась огромная гора. Но внизу вроде гора, а чем выше, тем удивительнее: как-то постепенно гора становилась человеком, ну, не человеком, а только фигурой похоже — огромная женщина, как бабушка, или Сивилла из книжки — Судьба. Сидит эта Гора — Судьба, головой в небесах, за облаками, среди звёзд уже, и из книжечки с золотым обрезом листочки вырывает и записочки на них пишет — кому какая судьба. Ангелы подлетают, записочки подхватывают и, осыпая золотую пыль с белых крылушек, несут их вниз, на землю, где сейчас, вот в эту минуту, ребёночек родился. И за пазуху ему в рубашонку или в медальончик, что ли, записочки суют. Вот и всё. Теперь, хочешь — не хочешь, надо выполнять по фанту, по записочке, по судьбе: дедушке в лагерях сгинуть, Верочке в восемь лет утонуть, Николаю Львовичу на войне погибнуть, Коле профессором в Бостоне стать, Олечке под машину попасть и за этого шофёра замуж выйти, Антонине Львовне трёх мужей схоронить, а Зинаиде, наоборот, — при её-то красоте всю жизнь старой девой прожить в Боровичах. Маме судьба в сорок лет встретить папу и родить Лиличку. У Лилички самая лёгкая судьба (как стишок читать) — быть красавицей и всеобщей любимицей. Такая видно записочка была.

Уж, конечно, родители надышаться не могли: поздняя да единственная, и любую бы любили, а тут ещё и красавица. И Лиличке ни в чём отказу не было: не стоило так тяжело ребёнка рожать, чтоб он в чём-нибудь нуждался. Шить мама сама мастерица — закройщица в Доме моды. Такого, как мама сошьёт, нигде не купишь. А на Лиличкиной фигурке всё, как на куколке. Куколка наша любимая!

В солнечном ярком свете, аж глаза жмурятся, детство, кажется, так счастливо и застыло, как на фотографии: в шёлковом платьице, в бантиках, в оборочках, в белых носочках, белокурые кудри, как у ангела, — Лиличка ножки поджимает и между родителями на их руках виснет — балуется. В «гур-саду» летом гуляют. Резедой сладко пахнет.

Учёба Лиличке не давалась — почти одни тройки. Но разве троечницей её можно было назвать? Наташа — отличница, Нинка — троечница, Лиличка — красавица. Учителя любили, и родители многого не требовали, лишь бы здорова была, на ночь тёплым молоком поили. По труду пятёрка (мама за неё шила). И по физкультуре (в секцию лёгкой атлетики ходила. Тренерша горевала — если бы не высокий рост, олимпийской чемпионкой могла бы быть — такая лёгкая, пластичная). На физкультуре все девочки в ужасных чёрных футболках с красными манжетами, «тянучки» на коленках пузырятся. А у Лилички синяя «олимпийка» со змеечкой, с белыми полосками. Балетной походкой — носочки врозь — подойдёт, пышные волосы в высокий хвост заколет, на цыпочках профессионально привстанет и легко, как бабочка, с короткого разбега «коня» перепорхнёт. Картина в стиле Боттичелли — загляденье!

Кстати, — о Боттичелли. Лет в десять Лиличка художественный альбомчик листала и вдруг себя увидала! К маме побежала. «Мама, посмотри, как на меня похоже! Это я в старости?» Мама улыбается: «Это, Лиличка, Афродита. Богиня любви. Или Венера по-другому». «Почему же она так на меня похожа?»

Мама Лиличку в лобик целует: «Потому, что ты у нас — красавица!»

Вот только подружек не было. Никто с ней ходить не решался — какая бы ни красавица, а рядом с Лиличкой — все серые мышки. Никто на них не смотрит, все на Лиличку оборачиваются.

В девятом классе мама Лилю в Дом моды устроила. Манекенщицей; подростковую одежду представлять. Тогда такого слова — модель — не было, а называлось вульгарно — манекенщица. Как продавщица. Но на Лиличку глядя, и это слово слышалось как — бабочка, звезда, орхидея.

Но кокетства в Лиличке не было ни на грош. Была она изящна и естественна, как кошка. Никогда она не думала о том, как выглядят её жесты со стороны, и оттого тем прекраснее они были. Лиличка не была дурочкой — она знала, что красива, но не знала тому применения. Ничего не нужно было делать специально, всё и так было хорошо и счастливо: все вокруг её обожали (ну, девочки, конечно, завидовали, но это было всегда, и Лиличка к этому привыкла и воспринимала как некую плату за безграничную любовь остальных). Чаще всего она и не думала о своей красоте; ведь ноги, — чтобы ходить, руки, — чтобы делать, глаза, — чтобы смотреть. А когда ходишь или смотришь, разве важно, какими ногами или глазами — красивыми или нет — ведь это всё равно. Лиличка не лукавила — она была невинна, как ангел. Счастливая жизнь не оставляет места ни сомнениям, ни размышлениям.

Для Афродиты, из пены вышедшей, самое чудесное место где? — ванна, конечно. Мама с «младых ногтей» приучила за кожей ухаживать, кремами пользоваться — девушка за собой следить должна. На лицо — творожную маску, на волосы — хлебную кашицу, в воду — шалфей, розовые лепестки, жасминовую пену. Душистые мыльные пузырьки, радужно переливаясь, взлетают, встречаясь, целуются и жемчужинками опадают. Розовый пар сладко ласкает; запахи счастья: духи «Торжество», розовое мыло, женьшеневый крем… Лиличка, улыбаясь, мурлычет, перламутровые ноготки подстригает. Так в тёплой душистой пене и жила бы! И такая ароматная, розово-прозрачная, в алмазных капельках на золотой прядке из ванны выйдет, коралловыми губками улыбнётся, и в зелёных глазах ласковые золотые искорки влажно плещутся — Афродита!

Школу Лиличка окончила, и папа в Политех устроил. С её-то тройками — всё равно куда. Что-то с химией связано. За всё время учёбы Лиличка так понять и не смогла — в чём же будет заключаться её профессия. Все курсовые ей мальчики писали, а на зачётах Лиличка русалочьи глазки к потолку поднимет, густыми ресницами похлопает и розовым пальчиком коралловую губку теребит. Преподаватель залюбуется и, не спрашивая, троечку поставит — красавица-то какая! На что ей химия!

А тут вдруг в Москву привозят Мону Лизу. Поехали с группой на экскурсию. Там огражде-ньице такое, и по одному в очередь пропускают. Стоять-любоваться нельзя, проходи, не задерживай, как в мавзолее. Затор, конечно, очередь волнуется, но народ не столько на Мону Лизу таращился, сколько на Лиличку. Может, и есть в этой даме тайна какая, но до Лилички ей — ой, как далеко! Лиличка стоит, смущается, глазки потупила, щёчки розовеют.

Но неправдой было бы сказать, что все кругом только восхищались, были и завистники. Однажды кто-то Лиличке записку на парту подбросил: «На женску красу не зри, ибо та краса сладит сперва, а потом бывает полыни горше. Не возводи на неё очей своих, да не погибнешь. Беги от красоты женской, как Ной от потопа, как Лот от Содома. Ибо кто есть жена? Сеть, сотворённая бесом, сатанинский праздник, покоище змеиное, болезнь безысцеленная, коза неистовая, ветер северный, день ненастный. Лучше лихорадкой болеть, нежели женой обладаему быть: лихорадка потрясёт да отпустит, а жена до смерти посушит. Всякого зла злее жена». И «коза» вредненько так подчёркнута была.

Лиличка обиделась, но ни выведывать, ни почерки сличать не стала — ясно, что девочки-завистницы, кто же ещё? Но запомнились эти слова надолго, в душу запали и занозой часто саднили.