«Что ж, — подумал Роман, берясь за телефонную трубку. — Обойдемся и без Егора. Поговорю с Летовым».
И он позвонил в техническую лабораторию, Иван попросил отсрочки — не хотелось бросать работу, настроились сегодня отладить ПАКИ, а на следующей неделе сдать его на испытания в измерительную лабораторию.
— Ну, Иван, — сказал директор, — тебя никто не понуждает самому слесарить. У тебя людей полный штат, заставляй работать. Ты же начальник.
Было слышно в трубке, как Иван вздохнул. После молчания директор услышал его спокойные слова:
— Роман Григорьевич, можно откровенно?
— Давай, давай! — поторопил его Роман и подумал, почему все-таки люди спрашивают у него разрешения говорить откровенно? А если не спрашивают, значит неоткровенны? Кто же их приучил к этому?
— Ладно, зайду. Не телефонный разговор, — сказал Иван.
Зашел он только через полчаса, когда Роман уже кипел от злости, но все же держал себя в руках. Этот странный человек, а что Иван был странный, Роман убеждался все больше, в чем-то незримом и неуловимом заставлял подтягиваться, все время держать себя настороже, не делать промахов. На вид бесхитростный и открытый, Иван в то же время был себе на уме и, казалось, знал наперед намерения собеседника. У него не было двух мнений, это делало его несколько ограниченным, но в то же время и сильным.
— Ну, что, Иван, опять будем дискутировать, начальник ты или нет? — спросил директор без обиняков.
— Да нет, — ответил Иван, приглаживая рукой вихор на макушке и глядя на директора ясными миролюбивыми глазами. — Мы с Женечкой решили. И окончательно. Зачем мне эта должность? Да и не умею я.
— Обидно слышать от мужчины: «с Женечкой»! Будто своего ума у вас нет.
— Я сказал «с Женечкой решили», а не «Женечка решила», — возразил Иван все так же миролюбиво, разве только с небольшим нажимом и досадой в голосе, как будто втолковывал непонятливому человеку самые простые истины.
— Ну, хорошо, хорошо, — примирительно сказал Роман. Летов его раздражал, но ссориться было не ко времени, и он стерпел и тон его и его независимость. — Я уж не говорю о том, что мы, коммунисты, и партии виднее, кого куда поставить.
— А кто спрашивал у партии, куда лучше поставить меня? — спросил Иван таким тоном и с таким миролюбием и доброжелательностью к собеседнику, что любого это могло взорвать. Но Роман и на этот раз удержался: с Иваном давать волю чувствам и обидам не приходилось, и он настойчиво повторил:
— Я об этом не говорю… Но у людей принято добром отвечать на добро, Иван. Ты мне уж сделай, пожалуйста, расчеты по угломеру. Егор не сумел, а теперь вот отбыл из Москвы в Харьков, и сколько там пробудет — кто знает. А у нас через две недели партийное собрание. Я делаю доклад о резервах себестоимости, ты ведь знаешь. А у меня нет никаких научных данных.
Иван молчал, не показывая волнения, не пытаясь возражать. Но Роман видел, как миролюбивое выражение сходило с его лица. Ответил же он все тем же тоном:
— Роман Григорьевич, вы хотите научных данных?
— Конечно, Иван!
— Но какая же тут наука, если вы требуете от нас того, что желательно вам? Это ведь не наука, а подыгрывание. Если говорить о науке, то надо подождать техническую карту, и у нас будет возможность сравнить наши изделия с себе подобными.
— Иван, — остановил его директор, — мы так никогда ни к чему не придем. Если хотите знать мое настроение… Я очень обижен на вас. В личном плане. Доверяю вам, выдвигаю, другие бы век добром вспоминали, а вы?
Иван молчал дольше обычного, потом поднялся, считая, что разговор окончен, и уже стоя сказал:
— Вы, Роман Григорьевич, плохо думаете о людях. В ваших отношениях с ними — дух торгашества: я — тебе, ты — мне. Это меня беспокоит, Роман Григорьевич. Как можно говорить об объективности данных, если вы от меня требуете «добро на добро», хотя «добро» тут, по-моему, сомнительно пахнет. Подыгрывать не могу, даже за добро.
Слово «подыгрывать» опять покоробило директора, но он и на этот раз сдержался. Куда денешься, если сам распустил людей. «Дух тограшесгва»… «Подыгрывать». Он сдержался, испортить отношения с Иваном, значит, прийти на партийное собрание с голыми руками. Дать задание техническому отделу? Там тоже — упрямцы. Пока не трогаешь — молчат, и это все же лучше, чем если бы они заговорили. И тут Роман снова пожалел, что нет под рукой Егора. Исполнительный человек, понимающий тебя с полуслова.
Иван сел, его большие руки, как-то не идущие к его подтянутости, мальчишеской стройности, суховатости его фигуры и юношески открытому умному лицу, то сжимались в кулаки, то разжимались. Казалось, он сдавливал в ладонях упрямую пружину, но рука уставала ее держать и разгибала пальцы.