И опять это обостренное чувство обманутости. Почему он так насторожен к людям?
Но море было все-таки где-то рядом. Егор не сразу догадался, что это его шум гулял в вершинах деревьев: то накатывался, как гром, то затихал, как бы сходя постепенно на нет, истощаясь и замирая. И слышалось в этих накатах что-то тревожное, предостерегающее, требующее обдумать каждый шаг, каждое движение, каждое решение. Загудят-загудят вершины, разбередят душу, насторожат, а потом затихнут, как бы давая прийти в себя, подумать.
Егор свернул с тропинки и подошел к первой попавшейся ему даче. За дощатым столиком сидел старик и чистил свежую розовато-белую рыбу. Горько пахло рыбьими внутренностями. Нож, которым старик ловко орудовал, был самодельный — нешироком его лезвии привычный глаз Егора приметил вмятины от молотка. Он-то уж знал, почему рыбак не отшлифовал нож — так меньше ржавеет. Крестьянская практичность эстонца понравилась.
Он спросил об Илусе. Старик зорко взглянул на него. Отложенная рыбина на столе вяло шевелила хвостом, смирившись со своей судьбой.
— Илус? Который Илус? Доктор или инженер? — Старик довольно хорошо говорил по-русски, может, в давние времена служил в русской армии. Егор встречал таких стариков и в Литве, и в Латвии, и в Молдавии. Да и старые грузины говорят по-русски куда лучше молодых, и все потому, что подолгу тянули солдатскую лямку.
— Инженер, — сказал Канунников, радуясь, что ему повезло со стариком.
— Прямо, прямо и прямо, — сказал старик, выбросив вперед правую руку и потом согнув ее в локте. — Дача под шляпой…
Старику казалось, что он все объяснил с дотошной ясностью, то же показалось и Егору, и он, поблагодарив, пошел, еще раз взглянув на блеснувшую в руках старика омытую сталь.
«Небось самая вульгарная углеродка, а как сверкает», — подумал Егор.
А ему, вернее, его государственному заводу, нужна тонна стали серебрянка, — всего одна! — чтобы не простаивали люди, чтобы план был, премии. А серебрянки, хоть умри, нигде в наличии нет. Нет ее, конечно, и здесь, в Эстонии. Да он и не за этим сюда приехал. А зачем? Ведь не просто же так, повидаться с Илусом, а и попытать счастья.
И хотя Егор Канунников знал это, но все-таки он шел «прямо, прямо и еще раз прямо», чтобы найти Эйнара. Он где-то внутри души, если есть таковая у человека, верил в себя, в свою удачу, в свою звезду, что ли.
«Коммерсант! — с сарказмом подумал о себе Егор, прислушиваясь, как дыхание близкого моря гулом проходит по верхушкам угрюмых елей. — И никакой ты не коммерсант, тебя послали как обыкновенного толкача, человека без профессии. Зачем уступил? Сколько ты теряешь из-за этих поездок? Ты и твои ребята из лаборатории, да и завод весь. А знаешь ведь, как опасно терять хотя бы малость. Кто смирился с маленькими потерями, тот потеряет все…»
Было тяжело вспоминать, как провожали его Ирина и Славка. Варя забежала домой, собрала его в дорогу и ушла на завод — дела. Всю дорогу до вокзала Ирина молчала, а на перроне, стоя перед открытым вагонным окном, почему-то вдруг расплакалась. Почему она молчит все время? Почему вдруг расплакалась? Ну, сын, тот всегда плачет, прощаясь, это и понятно, дома ему одиноко, а от одиночества страшно даже таким, как Славка. А дочь-то, маленькая затворенная душа? Она-то почему расплакалась? Его жалеючи или себя?
То ли оттого, что он расстроился и ориентировался плохо, то ли он ничего не понял из того, что говорил ему старик с замечательным ножом, похожим на рыбу, и рыбами, похожими на нож, только Егор Канунников долго плутал по лесу в поисках «дачи под шляпой», пока случайно не набрел на нее в совершенном, казалось, бездорожье. Правда, когда он подошел к даче, то увидел тропу и к ней, только она вела совсем с другой стороны.
Крыша и в самом деле походила на шляпу, вернее, на шлем, в каких ходят летом наши пограничники на юге, Егор видел их однажды в Армении. Домик, обшитый поперек широкими сосновыми досками, пожелтевшими до бронзовости от солнца и ветра. Широкое окно с большими застекленными проемами, его уж никак не назовешь венецианским, белые двери высоко над землей, а под ними желтое крыльцо и узкая и крутая, похожая на трап, лесенка. Стена эта с крыльцом и дверью и другая с широким окном, и полянка освещены ярким лесным солнцем, и было приятно глядеть на это светлое пятнышко среди сутемени угрюмого ельника. Другие две стороны были как бы отрезаны от домика густой тенью огромных деревьев, подступивших к самым стенам. Веранда нишей входила в домик, под край шляпы. Там было еще окно и еще дверь, не прикрытая плотно: значит, кто-то был живой в домике.