Но странно, что прения разгорались вяло, и Егор волновался, чувствуя, что ответственность за собрание лежит и на нем, хотя и негласно, но лежит. Не привыкли люди из двух точек выбирать одну, верную? Но не всю же жизнь, как слепым, держаться стенки? Думать, думать…
Егор взглянул в сторону, где сидела жена. В черном платье, с желтой ниточкой янтаря на шее. Янтарь выбирала Нина. Тогда еще ничего не было известно, и вот как получилось…
За все время, пока они сидят на собрании, Варя не оглянулась на него. А что он мог еще от нее ждать? Дома они совсем чужие. Егор взглянул на донну Анну: та сидела с краю стола президиума и готовилась записывать прения. На лице ее озабоченность, будто она чувствовала себя виноватой в том, что прения забуксовали.
Мысли пришли в движение после речи Неустроева, и собрание оживилось. Неустроев, самоуверенный и энергичный, говорил твердо, без колебаний, и скорее инструктировал, чем размышлял. Он высказал недоумение по поводу директорского доклада: как можно, не имея точки зрения, пытаться задать тон собранию? Как можно ставить под сомнение планирование себестоимости от достигнутого уровня, если это стало категорией государственной?
«Устойчивый консервативный стереотип, — подумал Егор словами Нины, — чтобы его переделать, не один пуд соли надо съесть»…
Разгоряченный Неустроев — ниточка усов подергивалась — сел у окна, забрякал шпингалетами, стараясь открыть створки, и открыл.
До Егора дошла струя прохладного сырого воздуха — на дворе лил дождь, по всем правилам сентября — холодный и неудержимый. Влажный шум листьев, еще оставшихся на тополях, напомнил море, и Егор на минуту забыл обо всем, что тут происходило. Главный инженер завода Мелентьев, голубоглазый, с бледным лицом мужчина лет пятидесяти, с великолепным московским выговором («Понравился бы Нине, — подумал Егор, — она любит, кто так чисто произносит слова»), посвятил свою речь интересной работе, проделанной технической лабораторией, подробные технические карты изделий помогли взглянуть на то, что делает завод, и увидеть плюсы и минусы. Мы делаем немало хороших приборов высокого класса точности, но много у нас еще такого, чему далеко до мировых стандартов.
«Сдвинулось, сдвинулось что-то в психологии людей, — радуясь, подумал Егор, — давно ли и говорить об этом никто не хотел».
Но вот взял слово начальник группы реализации, и настроение Егора несколько потускнело. Он с цифрами в руках доказывал, что сколько бы ни выпускал завод измерительной техники, вся она уходит, будто в прорву. Надо ли думать о мировых стандартах, не утолив своего голода? За ним слово попросила Варя.
Она заговорила не своим, высоким голосом, и на первых же словах сорвалась. Помолчав, продолжала уже увереннее. Ее слушали внимательно, так как то, о чем она говорила, касалось всех: о качестве. Она приводила цифры, и никому это не было скучно, каждый видел себя в них, как в зеркале. Много брака, большие убытки. Егор слушал довольный, склонив голову набок. Варя подтверждала его мысли о качестве. Роман оторвал взгляд от бумаг, которые он по привычке читал, Егор заметил в его глазах тоскующее выражение, и вспомнил, что в прошлом не раз замечал у Романа нечто подобное. Но никогда ему не приходило в голову придавать этому какое-то значение.
Все вроде бы шло хорошо, но вдруг Варя, заканчивая речь, заявила: не до высшего им класса, выполнять бы заказы. Куда там тягаться с иностранными фирмами, которые ради конкуренции все, до последнего пота, выжимают из рабочих. А мы, слава богу, защищены от этого.
«Вот это действительно женская логика», — злясь, подумал Егор, от стыда стараясь ни на кого не смотреть, особенно на Ивана. А Иван глядел на него в упор. Его маленькие голубые глаза, обычно добродушные и добрые, какие бывают у детей, еще не отведавших сложностей жизни, стали жестче и холодней и как бы спрашивали его: «Что же это? Как же?»
— Дайте мне слово, товарищ Сойкин. — Иван, старательный, как школьник в классе, высоко поднял руку.
— Прошу, Иван Георгиевич, прошу.