Только сейчас, когда она скрылась в кустарнике, Егор вспомнил, что на талии ее болтались жалкие остатки зеленого купальника, грудь, спина были открыты.
Его уличили, как мальчишку, который, гонимый первым юношеским любопытством, прячется в кустах и подсматривает за купающимися девчонками. Стыдно, стыдно… И все это из-за вечной его готовности исправлять чужие ошибки, бросаться спасать, когда в твоей помощи не нуждаются, тушить пожар, когда люди сами подожгли дом, и всегда попадать в глупейшее положение, а потом делаться невыносимым самому себе и смешным в глазах людей.
Он тихо поплелся от моря. Обошел кусты, ища тропинку.
Женщина лежала на траве, как-то странно подобрав ноги. Она дрожала. Егор подошел, она не остановила его. Спросила слабым усталым голосом:
— Не здешний? Здешних я знаю. Всех…
— Не здешний. Где ваша одежда?
— У Илусов…
— Свело ноги?
— Да.
Егор склонился:
— Дайте помассирую.
Она кивнула.
Егор упал на колени, стал бить ладонями по ее холодным голеням и бедрам. Ноги ее слабо двинулись.
— Ладно, — сказала она. — Дайте гвоздь или иголку. Есть что-нибудь?
Егор порылся в карманах, пожал плечами.
— Сходить за одеждой? — спросил он.
— Да…
Он побежал в гору и, чтобы запомнить место, оглянулся. Он всегда так делал по привычке армейского разведчика. Сообразив, спросил:
— У которых Илусов?
— У доктора.
Что Эйнар не вернулся, Егор догадался, как только ступил на веранду. Мари взглянула на него глазами, полными грусти.
— Простите, Мари, — сказал Егор, смущаясь и не зная, как рассказать о той женщине на берегу. — Как бы мне найти дачу доктора Илуса?
— Что-нибудь случилось?
— Да. — Егор рассказал все, как было.
— А, это та… — Мари чуть прищурилась, отчего ее красивое малоподвижное лицо оживилось, а тонкие губы тронула улыбка. — Возьмите мой халат. Занесет завтра. Неосторожна она, лезет в штормовое море, а это может плохо кончиться. Море не шутит.
Егор подхватил брошенный ему на руки халат.
Женщина уже сидела, обхватив колени, она успела отжать волосы, и они, спутанные, топорщились во все стороны. Решительно делил ее спину напряженный рубец позвоночника.
— Возьмите!
Она, не оглянувшись, протянула назад руку, взяла халат, и по тому, как помедлила, прежде чем накинуть его на плечи, он понял, что она уже догадалась, откуда этот халат, но ничего не сказала. Поднялась. Халат был ей тесен, он охватывал подмышки, талию, при каждом шаге готов был лопнуть на бедрах, И если бы он не был таким, Егор никогда, наверно, не увидел, сколько силы, пластичности и красоты в ее отдохнувшем за короткие минуты теле.
Он шел рядом. И хотя он знал, что больше никогда не увидит ее, что в общем-то до нее нет ему никакого дела, как и ей до него, но на языке вертелись слова, которые он хотел бы сказать ей, вопросы, которые он хотел бы задать.
«А, это та»… Сумасбродка, значит… Полезла в неспокойное море, налетела на камни, вот и измочалила купальник… Но почему на теле нет ни одной царапины?
Она свернула на одну из боковых тропинок и, приостановившись, впервые взглянула на него: зрачки ее были расширены и серые глаза от этого казались темными, глубокими и испуганными. «В расширенных зрачках всегда таится испуг. Так уж, видно, это устроено, — подумал Егор, — хотя эта женщина, кажется, не боится ни бога, ни черта. А все-таки за жизнь свою, должно быть, испугалась».
И опять ему хотелось спросить ее, и опять он промолчал. И тут же услышал:
— Не изображайте, пожалуйста, себя спасителем. Как видите, все было не так…
«Вот так именно у меня всегда и получается, сам же делаюсь виноватым», — хотел он сказать, но лишь иронически подумал о себе. А сказал другое:
— Попытаюсь. Во всяком случае, буду стараться. Я ведь тут действительно ни при чем.
Женщина стала ему неприятна, и сам он показался себе жалкой пробкой, которую всегда вышибают, когда она не нужна.
И он повернул в лес и скрылся в сумрачной чаще. На этот раз, вопреки своему обычаю, не оглянулся. Когда ты не думаешь возвращаться, незачем оглядываться и запоминать место.
Вечером над полями долго висел серебряный свет. Да, именно висел. Когда Егор вышел на шоссе и успокоился, заметил: у земли густела темнота, а чуть повыше, где-то над самой его головой, воздух начинал серебриться. И небо было тускло-серебристое, без звезд. Пока он ждал автобус, небо потемнело и зазвездилось. Ночь потемнела, но не сильно, будто ее не додержали в проявителе. И эта ночь, и то, что он не встретился с Эйнаром, и эта странная женщина, и то, что долго не было автобуса, — все это вновь обострило чувство обманутости и вызвало обиду.