— Доехал? — спросила жена по обыкновению и повернулась, чтобы пойти на кухню, но остановилась, желая услышать ответ, и услышала обычное:
— Как видишь…
— Трудный был день?
— Да нет, как всегда…
— Есть хочешь? — спросила она по обыкновению, хотя знала, что он, конечно, голоден, раз приехал вовремя и не успел нигде побывать.
— Хочу, — сказал он.
Когда жили в городе, жена заметно выделялась среди других женщин ранней старостью, которую он замечал. Здесь же, в селе, то ли потому, что сравнить ее было почти не с кем, то ли на самом деле она менялась в лучшую сторону из-за чудесного воздуха и хорошего она, только он не отмечал, что она такая уж старуха.
Она подала ему в горницу ужин и, ничего не сказав больше, ушла, должно быть, встречать дочь — та в это время обычно купалась. Роман ел жареных лещей, аккуратно выбирал косточки и складывал их на край тарелки, а мысли, успокоившиеся было, снова начали точить и точить его. Если бы он приучил себя обо всем рассказывать жене, а ее — все выслушивать, как бы легче ему было бы, наверно. Он рассказал бы ей о своей стычке с Егором, стычке, которая может разрушить всю систему передвижки кадров, задуманную им и на его беду еще не доведенную до конца. И разговор с Варей… Конечно, в той его части, в части доверия или недоверия…
И как только он вспомнил Варю, опять нахлынули злость на нее и виноватость перед ней, на этот раз странным образом вместе, и он не мог разобраться, что же все-таки было сильнее.
Он выругался, вставая из-за стола: аппетит был уже испорчен.
Роман вышел из дома, взглянул на кедры-подростки, и ему вдруг стало приятно, что жена боится их, потом поглядел на дальний увал по ту сторону Шумши, залитый вечерним солнцем. Солнце еще освещало село, и только река лежала между ними уже в тени берегов и темнела провалом в неизвестное.
Шагнул с крыльца на лопушистый, невытоптанный подорожник и пошел направо по улице, поднимающейся в гору. Он шел, зорко оглядываясь по сторонам, стараясь опознать хоть какую-то отметину тех далеких лет, но память, кажется, начисто вытравила все. А, может, жизнь стерла все приметы прошлого? Спросить о том доме? Кого теперь спросишь, кто помнит?
И хотя все испортил, исковеркал тогда он сам, и хотя он и сейчас был убежден, что любовь тогда умерла сама собой, у нее не было будущего, но все же осталось от нее что-то необыкновенно нежное. Это, пожалуй, была вера Вари в него.
10
Егор узнал Эйнара, как только увидел его возле лесного домика. Эстонец, стоя на стуле, подвязывал шпагат под навесом веранды. Один конец шпагата он крепил на гвозде, вколоченном в желтый, будто проолифенный сосновый брус, другой — на колышке, вбитом в землю возле нижней балки. Натянутые нитки шпагата походили на струны, и домик с его крышей-шляпой напоминал невиданный музыкальный инструмент. Не он ли издавал удивительные звуки, наполняющие утренний лес? И шум ветра в кронах елей и сосен, и шелест волн, накатывающихся на берег, и плач иволги, и трескучие звоны кузнечиков — все это, казалось, порождал странный инструмент, похожий на дом.
Эйнар стоял на стуле, вытянувшись и едва доставая руками до верхнего бруса. Он стоял к Егору спиной, но нельзя было не узнать его мальчишеской, не тронутой загаром шеи, светлых аккуратно причесанных волос, его по-детски оттопыренного уха, которое просвечивало на солнце. Он вспомнил, что и тогда, в Москве, ухо у Эйнара вот так же просвечивалось и было красным.
В голубых пижамных брюках и белой рубашке Эйнар походил на мальчишку-гимнаста, делавшего какое-то свое, единственное в мире упражнение.
И тут перед Егором с необычайной резкостью встала картина: угол Пушечной и улицы Жданова, крутой поворот троллейбуса. Прозевай тогда Егор, может быть, и не было бы сейчас этого утра и музыки леса, и Эйнара, и его домика со звонкими струнами. «Положим, — подумал Егор, — домик и лес, и утро все-таки были бы, но без Эйнара выглядели бы совсем не так».
Эйнар спрыгнул со стула, оглянулся на шум шагов и увидел идущего по тропинке человека.
Вчера Эйнар поздно вернулся с островов и, хотя измотался за последние дни, уснуть долго не мог. Не спала и Мари. Ей казалось, что русский обиделся и потому исчез куда-то. Это же тревожило и ее мужа. Вспомнил все, что было там, в Москве. Они тогда зашли в кафе, выпили бутылку шампанского и закусили русскими пельменями. Эйнар узнал, что Егор Иванович работает на инструментальном заводе. Как это далеко для Эйнара, который весь отдан морю, рыболовным траулерам, кильке и салаке, заводам, где это морское серебро получало Золотистый загар и где выходили удивительные по вкусу и запаху рыбные деликатесы. Сам Эйнар, как истый специалист-рыбник, не любил рыбы.