Он ждал, когда Нина перестанет играть с морем, переливать воду из одной ладошки в другую и забавляться этим. Вот обернется, и он скажет ей такое, что сделает ее сразу мудрее.
— Нина Сергеевна, — позвал он, все еще не зная, что скажет. И когда Нина распрямилась и из ладоней ее пролилась прозрачная морская вода, он, наконец, сказал самое простое: — Как же вы хотите решить все это?
— Вам интересно… Из-за дочери?
«Из-за дочери? А может, потому Ирина такая замкнутая и я не понимаю ее, что она заикается?» — подумал Егор, но сказал:
— У вас есть метод? — И опять подумал: «А что я злюсь? Злюсь, что она укорила: не знаю своей дочери?»
— Метод? — переспросила она, все еще доверяя его заинтересованности. — У нас целая школа, школа доктора Казимирского. Одномоментное снятие заикания. Не знаете? У него есть учителя и ученики, в их руках верный метод, с помощью его можно возвратить больным нормальные функции речи. Они начнут говорить и мыслить без изъяна. Я не вижу для себя другой цели жизни, как лечить людей.
Она опять повернулась к морю и склонилась над водой.
Егор следил за ней. И когда она распрямилась и повернулась к нему лицом, он спросил, вовсе не думая ее обидеть или оскорбить:
— Одномоментно… А вас не обвиняют в шаманстве?
Он не ожидал, что его нечаянный вопрос так заденет ее. Может быть, она уловила в нем ту неприязнь, которая помимо его воли дала о себе знать? А может быть, действительно наслушалась всякой всячины об их методе? Он-то уж знает, сколько бывает наговорено о брате-изобретателе.
Она шагнула верх по тропинке и пошла прямо на него, глядя ему в лицо и не видя его. Она не ждала в это доброе утро, когда слышимость по радио была такой ясной и голос мужа таким близким и в каждом слове его слышалась такая нежность, что мир казался полным счастья и ничто не может это счастье поколебать, она не ждала в это доброе утро, что появится кто-то и все разрушит.
— Господи, да откуда вы такой! — проговорила она, будто простонала. — Да зачем вы мне в это утро? Зачем?
Она шла прямо на него, и он, пятясь, ждал, что она ударит. Может быть, она и ударила бы, столько было решимости в ее серых злых глазах, если бы не раздался с высоты берега голос Эйнара. Он что-то кричал и махал руками, должно быть, сообщал, что пришла машина.
Нина прошла мимо Егора, как бы молчаливо отстраняя его с дороги, хотя он и не мешал ей.
Он повернулся ей вслед. Стоял и слышал, как мягко и ласково плескались за его спиной волны о прибрежные гранитные глыбы, поросшие зеленым мхом. Он стоял и видел, как Нина поднималась в гору по каменистой тропе, пробитой между валунами. Вот она скроется за деревьями и будто ее и не было.
«Почему она сделалась мне неприятна, и мне ее не жалко? — подумал он, с непонятной поспешностью стараясь найти ответ. — Потому, что она молода, волнует какой-то скрытой силой, счастлива и несдержанна в своем счастье?» Ему хотелось найти ответ, пока она еще не скрылась в лесу, обязательно найти. Но ответ не приходил.
«Спирт, что ли, подвел? — подумал он, когда голубое платье Нины мелькнуло между деревьев и исчезло. — Вроде на воздухе и закуска как надо. Поглупел… Серебрянка доконала, серебрянка. И, пожалуй, безмятежное спокойствие Эйнара. Он и не догадывается, как гнусно у меня на душе. Обманчиво все. Живу в гостях, а дорога в костях. В своих собственных»…
Эйнар ждал его на берегу. Взглянул с хитринкой в глазах.
— Повздорили?
— Наглупил я, — махнул Егор рукой. — Досадно.
— Замахнулся на ее профессию?
— Не терпит, когда не верят ей и ее учителю доктору Казимирскому.
Егор задумался, обрывая хвою с елки, разминая ее в ладони. Рука приятно запахла весенней ожившей тайгой. Сказал:
— Я ее понимаю. Нет хуже, когда не верят…
Иголки кололи ладони, но он продолжал их мять.
— Жаль, что не увижусь больше… Испортил женщине день.
— Как же не увидишься, Егор Иванович? Она скоро вернется.
Егор вдохнул свежий смолистый запах растертой хвои.
— Эх, Эйнар… Я же говорил, что уехать должен и завтра быть в Ленинграде…
— Нет, нет, Егор Иванович, ты не должен уехать. Ты должен остаться, хотя бы до завтра.
— Но у меня дело! Я должен привезти сталь.