— Извините, очень прошу. Так неловко вышло.
— Ну, вот видите! — повторила она опять ту же фразу, выражающую что-то неопределенное, какую-то незаконченную мысль. — А гипноз, а внушение… Впрочем, не будем об этом. Это очень серьезно.
Она все еще была сосредоточена, жила в каком-то другом мире, другими заботами, и то, что она говорила, говорила каким-то своим вторым «я». Егору редко приходилось видеть в женщине такую сосредоточенность, углубление в себя, и он с новым любопытством посмотрел на Нину. Но сказал, чтобы вернуть ее из непонятного мира:
— А я уже знаю, что это старый Тоомас.
Перед ними, вырастая из зелени деревьев, серело здание ратуши со стремительной стрелой башни, на которой будто пританцовывал старый Тоомас.
— А он весел, — сказал Егор. — Разве нет?
— А по-моему, он задумчив, углублен в себя, — сказала Нина. — Поспорим?
— Поспорим! — подхватил Егор, радуясь, что вернул ее в этот земной мир, в этот город, который был уже не таким чуждым ему. — А кто станет арбитром?
— Мы сами его выберем, — сказала она. — Вот пойдем по площади и выберем.
Они перешли улицу, вступили на дорожку сквера. Шли, вглядываясь в лица встречных людей, замедляли шаг перед теми, кто сидел на скамеечках.
— Спросим его? — говорил он, когда они проходили мимо старика, сидящего с газетой.
— Нет, он скажет: «Эй оска» — «Не понимаю».
— А у этой вот молодой?
— Она очень спешит… Очень занята собой, и ей не до старого Тоомаса.
— Я спрошу у мальчишки. Мальчишки — честнейший народ в мире.
— Ладно, — согласилась она.
Мальчишка был озадачен, долго не мог понять, что от него хотят, но все-таки уразумел, и серьезно, удивляясь, что этого не видят двое русских, сказал:
— Он — на страже. Он смотрит. Он в боевом строю.
Нина засмеялась:
— Ну что? Честнейший народ…
— Разве не честнейший? Мальчишка видит его таким, ждет от него этого.
— Понятно, — сказала Нина. — Значит, у вас все хорошо, раз ваш Тоомас весело танцует.
— Верно, — подтвердил он, — все хорошо, и я завтра улетаю. Мне чертовски повезло. Я достал сталь, за которой гонялся всю неделю, и еще… Еще мне в голову пришла одна редкостная мысль, какие приходят уж не так часто. Я почти что изобрел прибор.
— Прибор? Выработаете в конструкторском бюро?
— Нет, но что-то вроде, — он не стал ей объяснять, где он работает, в подробностях. Разве это ей интересно? Но она заинтересовалась.
— Какой же прибор? Объясните. Я, возможно, пойму.
Егору была приятна ее заинтересованность, он стал объяснять, что такое индикатор. Это измерительный прибор, без которого не обойтись ни в одном механическом цехе. Точный прибор, он должен иметь наименьшую погрешность. А чтобы ее найти, требуется такой прибор, еще более точный. Эталон для эталона.
— Интересно! — сказала она, тряхнув головой и откинув челку со лба. — И как это вы изобретаете?
— Как? Да не знаю, право. По-разному. Иной раз сидишь за чертежным столом, ищешь решение. Иной — видишь решение в вещах. Вот этим утром… Сидел в кафе, держал в одной руке нож, в другой вилку, и увидел. Но думаешь всегда, все время. Это состояние мучительное, но в то же время необыкновенное. Вечное беспокойство. Понимаете, если астроном понял, зрительно представил бесконечность вселенной, он уже обрек себя на это вечное беспокойство. Да и писатель, я думаю…
Они стояли возле ратуши и на какое-то время забыли и про старого Тоомаса и про все другое.
— С писателем, я думаю, это случается тогда, когда он поймет недосягаемость глубин человеческой души и все же будет искать дно. А изобретатель? Когда увидит, что развитие техники бесконечно, и будет все же стремиться к концу, создавая все лучшее.
Он остановил себя: заговорил ее, разве не скучно?
— Нет, нет, я никогда не думала об этом. Особенно мне интересно насчет души. Я ведь имею прямое касательство к ней.
Дальше они шли молча. Нина снова как бы отдалилась от него. Он пожалел, что недолго удержал ее в этом мире, что отпустил ее в тот, свой, скрытый и загадочный.
— Да, — сказала она, без его помощи возвращаясь в этот мир, — зайдемте в магазин. Есть красивые вещи. Неужто вернетесь домой без сувениров? Здесь умеют. Вкус и старательность — в крови.
В маленьком магазинчике, у прилавка углом, по двум стенам, несколько человек неторопливо переговаривались с продавщицами — с немолодой уже эстонкой с волосами, похожими на букли, и девушкой лет девятнадцати. Нина и Егор подошли, стали рассматривать на витрине разные вещицы, действительно редкостные — это были изделия из кожи, металла, янтаря.