Но что-то все-таки не открыл он в Сан Саныче, не понял. Что-то такое проскальзывало в отношении шофера к нему. Нет, не пренебрежение, Сан Саныч не пренебрегал им. Неуважительность? Нет, Сан Саныч уважал его. И все-таки что-то было. Может быть, некоторое его превосходство? Шофера ведь всегда чувствуют свое превосходство над прочими людьми. Нет, это было все-таки не превосходство. А что? Не понял ты, Егор, не увидел.
«Да, — вдруг открыл Егор, — это было похоже на то, как иной раз я отношусь к Славкиным занятиям. Бегает Славка с деревянной саблей по двору, размахивает ею, кричит: всех фашистов поубиваю. А я стою и посмеиваюсь: дурачок, деревянной-то саблей…»
Не это, но что-то очень близкое к этому. А что близкое, Егор так и не понял. А теперь уже не понять. Вот и город, заречная его сторона. Вот и мост. Вот и завод, старое здание из красного кирпича. До войны тут производили ликер. В сорок первом было не до ликеров, в здании разместили инструментальный завод, вывезенный из Ленинграда.
Они сдали на склад драгоценные шестьсот килограммов серебрянки. Сан Саныч сел в кабину, захлопнул дверцу.
— Постой, — остановил его Егор. — Я только доложусь, и поедем ко мне.
Сан Саныч сказал:
— Не поеду, Егор Иванович. Скажи, где у вас дом колхозника, наверно, есть такой.
— Нет, поедем ко мне.
— Оставь, Егор Иванович. Дело я для тебя сделал. Что я вам мешать буду? Одна комната, семья? С женой вон сколько не виделся… Станем выпивать, в глаза друг дружке глядеть, а ты будешь думать: «Эк, черт, приволокся, я его для вежливости». И жена будет думать: «Таскает всех», — это о тебе. А обо мне: «Охламон, вроде сам никогда с бабой не разлучался»… А я буду маятой маяться. Нет, Егор Иванович.
— Убедительно! — засмеялся Егор Иванович, почувствовав нежелательное при своем настрое в эту минуту облегчение. Побежал к вахтеру, перехватал пятерку.
— Возьми, Сан Саныч.
Думал, и от этого откажется шофер. Он не отказался. Сложил пятерку, сунул в карман. Тронулся.
Егор побежал следом, забыл попрощаться. Но Сан Саныч не заметил и не остановился.
17
— Славка, разбойник ты этакий!
Дом стоял внутри двора. Двор был залит светом позднего вечера. И всегда в этом свете печаль и настороженность. То ли от этого света, то ли от того, что окна его квартиры были темны, Егор почувствовал, как замерло сердце, будто перед обрывом.
«Не чуди, — остановил он себя. — Откуда им знать, когда приедешь. Пора бы привыкнуть». Но привыкнуть он все-таки не мог. Все равно как-то не по себе, когда видишь темные окна, а особенно если замок на дверях.
И тут увидел Славку. Он стоял в тени подсолнухов. Наверно, он видел в них своих врагов и ему страстно хотелось с ними разделаться. Но подсолнухи были соседские, и это оказалось сильнее всех других чувств.
И тогда отец крикнул: «Славка, разбойник ты этакий!»
Славка вздрогнул, повернул голову, увидел отца, но не двинулся с места. Он молча глядел, как бы стараясь его узнать. Конечно, он сразу его узнал, просто ему было трудно так вот сразу переключиться на другие мысли, до того он был поглощен соседскими подсолнухами. Потом он тихо тронулся, медленно пошел ему навстречу. Но с каждым шагом ноги переступали быстрее, и когда между мужчинами оставалось несколько метров, Славка что было духу бросился к отцу.
Отец схватил его, поднял. В правом боку натянулось, кольнуло. Он поставил сына на землю, наклонился, прижал голову к своему лицу. От волос мальчика пахло им самим, Егором Канунниковым, пахло летним ветром городской окраины, куда залетали запахи поспевающей ржи, скошенных и вянущих на солнце луговых трав, пыльных подорожников.
Сын освободил свою голову из-под крепкой руки отца, сказал угрюмо:
— Дышать же нельзя!
— Ну, ладно, не обижайся. Здравствуй!
— Здравствуй! — сказал серьезно сын. И тут же сообщил все домашние новости: — А Ирина уехала в лагерь. А мама стирает за дровенником. Пойдем?