Принимая уже третьего или четвертого пациента, она почувствовала, что волнуется — ожидание встречи с мужем вначале лишь отвлекало, потом захватило ее всю. Благо, что больных было немного, и она скоро освободилась.
Едва она успела выйти из автобуса у церкви Нигулисте, чтобы пересесть на другой и ехать в рыбный порт, как крупные капли дождя звонко ударили по крутым крышам, зашелестели в липах. Мгновенный стук и шорох прошли по Таллину, будто из низко летящих по небу облаков кто-то сыпанул на город сухим горохом. Капли выпятнали тротуар, расплылись на серой отполированной временем брусчатке мостовой. В мгновенной тишине, которую Нина не услышала, а как бы почувствовала вся сразу, сгустились настороженность и ожидание. Она оглянулась на старого Тоомаса и увидела, как он в эту секунду браво повернулся, загребая воздух далеко отставленной ногой.
Нине показалось, что она услышала, как тосклива и жалостливо заскрипели его старые доспехи. И не успела она ни о чем подумать — ни о муже, корабль которого торопилась сейчас встретить, ни о том, полузабытом, Егоре Канунникове, которому рассказывала о флюгерах, ни о матери, которая в это утро, должно быть, выехала из Таганрога, ни о старом Тоомасе, который стал уже непременным спутником ее жизни, как над городом пронесся сильный, но мягкий шум и хлынул дождь, густой и торопливый.
«Недотепа, — укорила Нина себя за то, что никак не привыкнет к здешней неустойчивой погоде, обманулась утренним ярким солнцем и не захватила плащ. — Если я усвою, что два часа вёдра в неделю — это уже хорошая погода, то буду считать, что прошла адаптацию. А так…»
Но она ошиблась — от Нигулисте автобус в рыбный порт не шел, надо было добраться до «Паласа» или Центральной площади. Хотя до последней было ближе, но она все-таки пошла к «Паласу», чтобы оттуда позвонить в свою поликлинику и попросить доктора Илуса подменить ее. Пока она шла до «Паласа», промокла до последней ниточки. Конечно, она могла бы быстро пробежать это расстояние, не столь уж большое, но в этом городе от дождя не бегают, это-то она все-таки смогла усвоить. И оттого, что она усвоила это, теперь стояла и дрожала в стеклянном холодном подъезде далеко-далеко от рыбного порта.
Она не понимала, почему ей вдруг стало зябко, не от дождя же в самом деле. Дождь намочил одежду, но не успел, не мог успеть остудить тело. Дрожь была внутренняя, глубокая, и удержать ее было невозможно. Нина вспомнила, что такая же дрожь била ее утром. Она почувствовала ее, едва проснувшись, во всем обвинила открытое окно: на Мустамяэ по утрам всегда прохладно. Она сразу же подумала, не случилось ли что с Гуртовым, с его красавицей плавбазой и тут же позвонила в порт. Ее успокоили: с Гуртовым никогда ничего не случалось и не случится. Он удачливый. Его посудина топает, как часы. Это нелепое: «топает, как часы», — успокоило ее, и она посмеялась над своим недавним испугом. А теперь вот та же самая дрожь предчувствия. Человек жалок и беспомощен перед ней.
Доктор Илус согласился ее подменить, и Нина с облегчением покинула телефонную кабину.
Нина повернулась, чтобы идти, и тут увидела себя в темном полированном зеркале. К широкому лбу прилипла челка темно-рыжих волос, еще минуту назад жесткие волосы ее красивыми валиками лежали, прирученные парикмахером, теперь же они висели прямыми прядками, как после купания без резиновой шапочки; ее платье, чудесное красное платье, которое она так редко надевала, обтягивало ее грудь, плечи, бедра — она за эти немногие минуты будто выросла из него.
«Нескладная же, — мелькнула мысль, на секунду отгоняя бьющуюся, как нерв, тревогу, — а-а, какая есть, такая и есть».
— Вы мне не одолжите зонтик? — подошла она к женщине за стеклянной загородкой конторки. — Возьмите залог, — и протянула женщине десятку.
Женщина с белыми волосами и бесстрастным лицом, это была та самая, которая когда-то направила Егора Канунникова на улицу Лидии Койдулы для проживания, обернувшись назад и чуть сконившись вправо, взяла из угла зонт и подала Нине:
— А залог не надо. Принесете послезавтра.
— Как же…
— Я вас знаю, доктор. Вы лечите мою подругу.
— Ну, спасибо. Понимаете, спешу в рыбный порт. Плавбаза приходит, и мой муж…
— Поздравляю. О плавбазе слышала. Передавали в последних известиях. — Женщина говорила по-русски с мягким эстонским акцентом, и речь ее была приятна Нине. Да и женщина была приятна, хотя в лице ее, во всей ее фигуре и в ее стеклянной каморке чувствовалась холодноватость.
Внешние впечатления часто бывают обманчивы.
С вышгородского холма неслись потоки воды, устремляясь к морю. Здесь все стремилось к морю, все жило им. Вот и она, Нина…