— Старуха, я включу свет?
— Включи, — сказала она, и это нескладное слово с тремя согласными подряд и с «ч» прозвучало у нее глубоко и нежно.
Дневной свет моргнул неуверенно и вдруг полыхнул ослепительным неживым блеском. Она увидела на столе зонтик и туфлю.
— Другую смыло в море, — сказал он и добавил: — Не жалей, я тебе привез новые. Мы ведь заходили в Гавр…
— Выбрось и вторую, — попросила она, — а то ваш строгий бог Нептун потребует меня к себе и тогда только вернет пропажу.
— Не сочиняй, — сказал он, подходя к кровати.
— Выбрось, прошу…
Он суеверно взглянул на нее, подошел к стене, отвинтил запор иллюминатора, взял со стола туфлю, выбросил и старательно завинтил запор.
— Ну вот, — сказала она, окончательно приходя в себя, — теперь хорошо.
Гуртовой сел к ней на кровать — в кителе, застегнутом на все пуговицы. Пуговицы синевато блестели в мертвом свете дневных ламп. Он провел рукой по ее ногам, погладил коленки. Она ждала нового чуда, вся замерев под его рукой. Но чудо не пришло, его убил голос мужа:
— Старуха, — удивился он, — у тебя грязные ноги. Ступай в ванную. Такая вода — из самой Франции.
И если бы не этот дневной свет, превращающий все живое в мертвое, Гуртовой заметил бы, как тело ее охватило огнем стыда и всю ее — физической болью и нравственным страданием. Оба услышали, как ударила волна в борт и за обшивкой из красного дерева что-то тоненько застонало. Но для обоих это прозвучало по-разному: Гуртовой в который раз уловил непрочность шва в железной обшивке корпуса, Нина — услышала, как с этим жалким стоном ушло чудо мира, чудо из чудес, мудрое и великое, как сама жизнь.
24
Егор вышел от главного инженера, с которым согласовывал план очередных работ лаборатории, перебросился несколькими словами с донной Анной, отметив у нее новую прическу валиком, постоял у запыленного телетайпа, какая-то мысль забеспокоила его, но не прояснилась. Скорее это была еще не мысль, а ощущение, не оформившееся в мысль, и тут увидел, как дверь директорского кабинета открылась и в приемную вышла Варя. Она была в черном, закрытом на груди платье, желтая ниточка янтаря выделялась на нем отчетливо.
И вдруг Егор заметил, как покраснела донна Анна, как лицо Вари также окатило огнем, и сам он почувствовал, что краснеет, не зная почему.
Варя прошла мимо донны Анны, не взглянув на нее, остановилась перед мужем.
— Пришел или уходишь?
— Ухожу. Был у Мелентьева.
Пропустил ее вперед себя и подумал, что всегда Варя почему-то чувствует себя не в своей тарелке, когда встречается с Романом. Не привыкнет к его положению директора? Когда Роман и Егор работали вместе в цехе, вроде все было попроще.
— Знаешь, зачем он меня вызывал?
— Не знаю.
— Просил набраковать… хороших деталей. Что за подвох? Если разбраковка, понятно — план подтянуть, а тут?
Егор засмеялся: значит, вспомнил Роман об эстонцах! И рассказал, что к чему.
— Неужто они сами ничего придумать не могут?
— Как же, придумывают: разбирают на запчасти новенькие приборы.
Егор и Варя спустились по лестнице на заводской двор. Помолчав, Варя согласилась:
— Если уж для твоих эстонцев…
— Для моих, так для моих…
Они разошлись: Варя к себе в подвал, Егор проводил ее взглядом. Вот она остановилась и, обернувшись, крикнула ему:
— Зайди за Славкой, меня завалили работой.
— Зайду. — И отметил, будто впервые, что походка у жены легкая и ноги красивые. Повернул к себе в пагоду. На дворе, как всегда, полоскались под ветром тополя, и трепет их могучей листвы вновь напомнил ему море. И тут он пожалел, что, запершись в этом вот маленьком здании, похожем на домик Эйнара, он никогда уж не увидит ни моря у берега Раннамыйза, ни Эйнара и его дачи, ни Нины Астафьевой с ее мятежной идеей помощи страждущим.
«Если хочешь приобрести, всегда что-то теряешь, — подумал он. — Неизбежно, как заход солнца».
Он тихо шел по заводскому двору, ступая на гладкие голыши мостовой, глубоко задумавшись. В голове одна за другой бежали, бежали мысли. Он только подумал о море, о далеком и чужом береге, ставшем близким, и тут же пришла на ум донна Анна и Варя, вдруг обе покрасневшие, и телетайп… Стоп! Вот что его беспокоило, когда он смотрел на тот аппарат в приемной: электронная приставка к их прибору! Их прибор не замыкал в себе всего процесса измерения, он не выдавал данные. Человек, как и при пользовании многими измерительными инструментами, должен на «глазок» снимать показатель. Он, Егор, об этом уже думал, когда смотрел в «микроглаз» Варины концевые меры. Как же не сообразил сразу, что их прибору не хватает именно электронной приставки. Неужели никому и нигде еще не приходила в голову эта простая мысль?