Вскоре Эдгар успокоился, жалея лишь о том, что буфет сейчас закрыт и негде достать для ежонка молока. Но и это скоро перестало его волновать. Он снова углубился в схему. Егор и Иван застали его за этим занятием, с ежонком на ладони. И когда Эдгар отвлекся от схемы и взглянул на удивленные лица Егора и Ивана и на восторженный блеск Славкиных глаз, то не сразу понял, чему они удивляются и чем восторгаются. Вот ведь люди… Но взглянул на ладонь, увидел ежонка и все понял. Пожалел, что не догадался убрать, теперь опять зубоскальство. «А, — махнул он про себя рукой, — черт с ними», — и поднес ежонка к лицу и подул на него. Жесткие иголки чуть-чуть задвигались.
— Живой, живой! — закричал Славка. — Пап, я потрогаю?
— Спроси дядю Эдгара.
— Погладь… — Лицо Эдгара было серьезным. Он протянул Славке руку с ежонком. Рука Славки будто огня коснулась: так быстро отдернул он ее.
— Вот сюда, — придя в себя, сказал Славка, сдернув с головы соломенную кепку и протягивая ее Эдгару.
Ежонок перекочевал с ладони Эдгара в Славкину кепку. Эдгар еще некоторое время чувствовал на ладони текучее тепло от ежонкова затаенного дыхания. Скоро тепло это растаяло, Эдгар с сожалением вздохнул.
— Где его взял? — спросил Иван, все еще удивляясь появлению ежонка в цехе. Вроде за Эдгаром не наблюдалась любовь к животным. Скрытный черт…
— Где? А пошел я в нижний цех… Смотрю: катится через двор и прямо к двери. Я открыл, ну он, не раздумывая, за мной…
Егор взглянул на Эдгара и понял, в какое трудное положение попал Эдгар, не умеющий врать. Чудак-человек, и придумать-то ничего как следует не умеет. Кто-нибудь, так и знай, подсунул ему, чтобы потешиться.
— Кормил?
— Как же. Все бутерброды слопал. Сыр пошехонский страсть как любит. — Лицо Эдгара было невозмутимым.
Егор позвонил жене в ОТК: не запаслась ли молоком?
— Славка у тебя? — догадалась Варя. — Долго парня не мучай. Принести бутылку?
— Сам приду.
Варя молчала.
— Что, устала?
— Устала, — сказала она потухшим голосом. — В глазах двоится, линия точности расползается, прыгает. Не знаю, что и делать.
Егор вскоре вернулся с бутылкой молока. Но сколько ни старались они все вчетвером накормить молоком ежонка, тот и не думал показывать свою мордочку — упрятал ее в иголках, и ни в какую.
— Не доверяет он нам, — грустно вздохнул Эдгар. — Экую колючку природа создала.
— Оставим человека в покое, — сказал Иван о ежонке. — Пусть принюхается, привыкнет. Храбрец, в город приплелся, — все еще удивлялся Иван, поверив неловким придумкам Эдгара.
Окна уже налились вечерней синевой, а у стола все еще сидели и вполголоса переговаривались Егор, Иван и Эдгар, один за другим ложились в стопку испещренные формулами, чертежами, схемами листки. Славка, занятый бросовым микрометром, который дал ему отец, измерял все, что можно, подряд, шипел, отдувался, то забывал следить за темным комочком в углу у плошки, то забывал о железяках и не отрывал взгляда от ежонка. И вдруг тишину цеха потряс восторженный крик мальчишки:
— Пьет, ура!
Славка долго следил, как осторожно начал двигаться темный комочек в углу, как из-под иголок выпросталась остренькая мордочка и потянулась к молоку. И вдруг: «Пьет, ура!»
И ежонок мигом свернулся.
— Ах, Славка, Славка… Если бы ты знал, как трудно еще раз поверить тишине, довериться людям, — сказал Егор и, вспомнив о наказе жены не мучить ребенка, распорядился: — На сегодня все, — и вздохнув, заметил: — С непривычки голова разболелась. Шибко ретиво заставляете вы меня думать.
— Мозги надо мять как кожи, иначе засохнут, — сказал Иван. — А то заплывут жиром.
— На себе испытал?
— Вычитал у одного писателя, у Леонида Леонова.
— Ну, ну, — Эдгар помешкал: — Эх, если бы завтра не «штурм Кенигсберга»… — помолчал и, обнадеживаясь, попросил: — Позвонил бы ты, Егор, директору. Может, освободит нас от штурма.
— Позвоню, — пообещал Егор и остановил себя: — А как язык повернешь, Эдгар? Ведь завод-то твой, роднее дома тебе. Что скажу Роману? А Роман-то для себя это делает?
— Не для себя, что пустое пороть. Но все-таки авось проснется у него совесть. Совсем не дает работать. Это по-хозяйски?
25
Они шли вдвоем домой, старший и младший Канунниковы. Славка бежал впереди, неся в соломенной кепке ежонка, черный колючий комочек, недоверчивый ко всему миру. Егор крупно шагал за сыном, сложив руки за спину и чуть откинув голову назад и направо. Он так ходил, когда оставался самим собой, когда не требовалось чувствовать себя взведенным курком или нацеленной оптикой винтовки или вот этим ежонком, каждая иголка которого, как натянутый нерв разведчика, лишенного права оказаться застигнутым врасплох. Наедине со Славкой и с вечерним городом Егор мог себе позволить это. Непривычное состояние расслабленности поначалу настораживало, пугало. Так случалась с ним, когда его, армейского разведчика, только что вернувшегося из трудного поиска в тылу врага, отсылали с ребятами на отдых в тихую тыловую деревушку. Не находили себе покоя, по ночам вскакивали, судорожно хватаясь за оружие. И только привыкали и к тишине, и к деревушке, и к самим себе в новых условиях, приходил приказ вернуться на передовую.