«Что там еще? Неужто из-за минуты поднимут шум? И все это моя открытость», — осудила она себя за стон в автобусе. Да и стон разве это был — просто она излишне долго задержала дыхание. «Ну и пусть», — подумала она равнодушно.
Заместитель доктора Илуса, светлоглазый, бледнолицый доктор Сыбер встретил ее посреди кабинета и, склонив набок голову в аккуратной белой шапочке, как бы выражая этим некоторое удивление, а может быть, и скромно кокетничая с молодой симпатичной русской врачихой, сказал, что ждал ее.
— Да?
— Думал, сразу ко мне придете, а вы на прием. Разве не получили телеграмму?
— Получила, — ответила она, удивляясь, откуда он знает. Заметив ее удивление, объяснил:
— Мы тоже получили. Просят откомандировать вас. Все расходы они берут на себя.
— Кто они? — спросила Нина. И почувствовав неловкость — она-то уж должна знать, — оправдательно объяснила: — В моей телеграмме нет ни подписи, ни адреса. Почтовый ящик и все.
— Вас встретят, и все будет ясно. Я знаю не больше вашего.
Нина подошла к окну, руки в карманах халата, отчего плечи угловато вздернулись. В глазах — усталость и боль, как у человека, у которого что-то вдруг отобрали.
— Я не еду, — сказала она твердо. И вдруг перед ней встал черед людей: мужчины, женщины, подростки. Они стоят по стене и неотрывно смотрят ей в глаза, будто хотят прочесть в них свою судьбу. Вспомнилось, как она увидела это впервые — доктор Казимирский разрешил ей вести сеанс. Они стояли, эти увечные люди, ждущие от нее исцеления, исцеления сказочного — в один миг, в один момент, а она оглядывала их, ловила взгляд то одного, то другого и думала: «Как на расстрел стали. И такое же напряжение и ожидание, и отчаяние. Все сразу. А может это и равно расстрелу?»
Она начала с левого фланга, как всегда делал доктор Казимирский. Первым стоял рослый красивый сибиряк, застенчивый, как мальчик. Дефекты речи у него потрясающие. Накануне, когда она беседовала с ним, он не мог назвать даже своего имени. При каждом звуке так гримасничал, так дергались у него руки, шея, плечи, что видеть все это не было сил, и она отвернулась. Он понял это как признание тщетности его надежд и как потом ловил ее взгляд, и как хотел найти в нем надежду. Но что она могла поделать, если ей было страшно думать о его судьбе?
И вот она подошла к нему и стала говорить то, что полагалось говорить в эту минуту и стала глядеть в его испуганные ждущие глаза и ей страстно захотелось, чтобы он повиновался ей и чтобы у него все было как надо. И он страстно хотел этого и вдруг поверил в то, чего ждал, и был уже в ее власти. Она почувствовала, как он под ее взглядом качнулся навстречу, но она приказала ему прислониться спиной к стене. Она не отдала этого приказа голосом, нет, она приказала ему взглядом, и ее воля как бы передалась ему через темные и расширенные зрачки его глаз, и он покачнулся назад, прислонился спиной к стене и остался так стоять. Теперь она делала с ним все, что хотела. Она заставляла его произносить слова, и он произносил их, а ей казалось, что говорил кто-то другой — у него оказался красивый и сильный голос и приятный выговор, чем-то похожий на ее южное произношение.
Так она прошла весь ряд «приговоренных к расстрелу». Устала не меньше, а больше каждого из них, и все же сил и воли хватило до конца, и последняя девушка шестнадцати лет не выдержала ее взгляда, ее внушения и повалилась, как подкошенная. Ее положили на стулья, дали пить. Досада и виноватость так и кричали в ее глазах.
Потом никому из них не разрешалось говорить. Они сидели с видом людей, хранящих то ли удивительную тайну, то ли ничто. То и другое для них, откройся это в сию минуту, было бы ошеломляющим. Она знала, что так и будет, но почти невозможно было определить, кто приобрел что-то и кто не приобрел ничего, а стало быть, потерял.
Сибиряк поджидал ее на улице. Нина видела, что он хотел с ней заговорить, но говорить после лечения запрещалось сутки. Она погрозила ему пальцем и не успела опомниться, как он схватил ее руку и стал целовать.
Нина освободила свою руку и сказала тихо и как можно спокойнее:
— Никаких эмоций. Живите эти сутки так, будто вокруг вас пустота! Ни на что не реагируйте. Даже если загорится дом, который приютил вас. Потерять легче, чем приобрести.
И целые сутки волновалась за него. А на другой день он позвонил по телефону.
— Доктор, вы узнаете меня?
Нина узнала, но сказала, что нет.
— Так вы в самом деле меня не узнали?
— Нет, — сказала Нина, — не могу даже придумать, кто это. Вам нравится быть инкогнито?
— Да. Я мечтал всю жизнь. Я хотел позвонить своей любимой девушке и чтобы она меня не узнала. Как это здорово было бы!