Может, и это будет неубедительно для Неустроева?
Чтобы попасть в отдел главного технолога, надо было пройти через автоматный цех. Ничего не поделаешь, другого пути нет. В цехе было тихо и пусто. Пол завален стружкой. Там и тут, прямо в проходе, стояли ящики с заготовками.
«Бракованные, — догадался Егор, наклонился к ящику, взял деталь. Серебрянка! Повертел в руках, сунул в карман. — Все равно пойдет в утиль. Серебрянка и в утиль. Что они делают?»
Нехорошо сдвоило сердце, будто сбилось с шага. Откуда это состояние обманутости? Черт возьми, оно мучило его всю последнюю поездку и вот снова вернулось, как только он увидел этот захламленный цех после штурма. Брак, загубленный металл, простительное отношение к недоделкам, — а-а, заказчики все возьмут. Егор сам видел в ОТК, когда его строгая Варя закрывала глаза на такое, на что раньше никогда не закрыла бы. Люди попирают свою профессиональную честь, топчут свою любовь к единственному своему делу. Развращаются даже лучшие рабочие, старые мастера, самые требовательные инженеры. И все это из-за штурмов, из-за этих «давай-давай». А кто думает о жесточайших последствиях, которые еще предстоят? Неужто никто не видит, как складывается что-то вроде всеобщей круговой поруки? Совнархоз прощает заводу всю эту ерунду, потому что бессилен обеспечить заводу мало-мальски нормальную работу. Роман прощает цехам, начальники цехов — рабочим. Потребуй с рабочего хорошей, качественной работы, он тебе сразу в лицо: дайте загрузку на каждый день, равномерно. А кто и когда это может сделать при теперешней плановой бесплановости?
И то, что он верил в это «давай-давай», и в обещанное совнархозовское благополучие, и в свое размахивание деревянной саблей, наподобие сына Славки, — все это сейчас вдруг возмутило его, придало его воле утраченную было напряженность, и он, поднимаясь по выщербленной бетонной лестнице, в пятнах от машинного масла, подумал с ожесточением и о Неустроеве, ставшем для него загадкой, и о Романе, который вынудил его воевать с Неустроевым один на один, далеко не при равных силах. И когда он уже входил в кабинет главного технолога, в тот кабинет, в котором мог бы сидеть сам, он, подогретый ожесточением, горячась, подумал, что неразгаданность Неустроева — это просто его безликость. Безликих людей можно взять на абордаж убедительными цифрами и цитатами. Им чужда логика, они пасуют перед фактом. И подавая руку Неустроеву и глядя в его серые с маленькими зрачками глаза на бледном в любое время года лице, он уже был почти уверен, что сладит с ним.
— Ты разве не штурмовал? — спросил Егор, присаживаясь и бросая на стол Неустроева чертежи. — Почему не отдыхаешь?
Неустроев ответил, будто обвинил в несмышлености:
— А ты что, отсиживался в своей пагоде, как в дзоте?
— Не отсиживался.
— Ну и я тоже. Проклятое дело. Теперь все дезорганизовано, считай, до половины месяца. Одной настройки…
— А почему?
— Сам не знаешь? Ездишь, видишь все…
Потом он, повернувшись к Егору, но не глядя на него, спросил:
— Что сердишься на меня? Не сердись, я тут ни при чем. Вот посмотри. — И подал Егору газету.
Канунников взял «Новоградскую правду», развернул. На первой странице бросилась в глаза заметка, набранная черным шрифтом на две колонки. Начал читать, не подозревая того, что лишается чего-то неизмеримо большого.
А в заметке было написано:
«Отвечая на призыв передовых предприятий страны, новоградские инструментальщики решили лучше использовать производственные площади. В строящемся новом цехе мер длины по старому проекту намечалось установить десять мелкошлифовальных станков. При этом коэффициент использования производственных площадей был низкий. Передовая творческая мысль нашла резервы там, где их, казалось, и не было. Старый проект был сдан в архив. В цехе устанавливается восемнадцать станков».
Егор как-то странно повертел газету перед собой, помял ее в руке, как бы стараясь убедиться, что она существует.
— Кто это сделал? — руки у Егора задрожали, и он положил газету на стол.
— Да приходил один из газеты. Посидел тут, где ты сидишь, и видишь вот…
— Я не об этом. Кто дал ему сведения?
— Да никто не давал. Просто был разговор…
Егор пристально посмотрел на Неустроева. Тот не поднимал глаз.
— Не узнаю тебя, Неустроев, — наконец проговорил Егор. — Дешево хочешь жить.
Неустроев впервые взглянул на Егора, взглянул прямо, не пряча глаз. Сказал недружелюбно:
— Ты помолчи, Канунников. Привык на все со стороны глядеть, и на свой завод тоже так смотришь. А куда деться? Твои алмазы — журавль в небе, а нам нужно, чтобы было в руках, пусть и синица. Алмазы — кто знает, где они?