А тут оно еще что-то выражало. Башенка была и в самом деле красивой.
На почтамте все было так, как он думал: было новое командировочное удостоверение, деньги, посылка, должно быть, со спиртом. Но были и неожиданности: путевка на Выставку достижений народного хозяйства, значит, гостиница ему обеспечена, пусть и далековато, но все же… Вот и письмо от Романа и письмо от Вари. Да еще чья-то открыточка. Он притулился к стойке и разорвал письмо от жены.
«Роман мне сказал, что ты проедешь в Москву и не заглянешь домой.
Иринке купи ленты, красные и голубые. И если до сентября не приедешь, пошли в письме.
Славке надо ботинки, но я поищу здесь. Ему нужно примерить, за лето вырос тоже».
И все…
Что ж, сам он приучил ее к скупости чувств.
Он разорвал конверт Романова письма и прочел:
«Посылаю тебе документы, чтобы легче было существовать в Москве. Удостоверение выписал на начальника снабжения. Должность вакантная. Порошин ушел на пенсию, а без тебя все равно решать я не могу. Так что не волнуйся. Да и Летову хотелось доплатить за его старания»…
Егор скомкал письмо, не читая дальше. Перевернул открыточку, исписанную незнакомой рукой, стал читать.
«Егор Иванович! Я послала Вам в Новоград телеграмму. Дочь Вы могли бы привезти в Москву, я работаю здесь с группой, подобранной для доктора Казимирского. Но он заболел и не приехал. На всякий случай оставляю эту открытку. Вы меня можете найти в гостинице «Пекин» в номере… Н. Аст.»
Нина Астафьева… Он как бы услышал ее глубокий, низкий голос, и от этого было приятно ему. Раннамыйза, море… Как далеко это и как неправдоподобно.
Егор вышел из почтамта и свернул не к центру, а к метро, к станции «Кировская». До вечера надо было устроиться в гостинице. Нет, пожалуй, сперва позвонить и попросить в совнархозе приема, а потом уж все остальное. Он позвонил. Прием ему назначили через два дня, но он упросил, чтобы приняли завтра.
— В конце дня, — сказал заместитель начальника отдела.
И все: и ленты Ирины, и «алмазный вариант», и открытка от Астафьевой — все отошло и стало маленьким, незначительным: его примут завтра…
Егор стал готовиться к встрече в совнархозе. Вечер, проведенный за чаепитием у Рубанова, здорово помог ему. И когда на другой день, он поднимался по лестнице на второй этаж, он был уверен в успехе дела — так много было в памяти фактов неверного планирования и они были так убедительны, что любой мало-мальски думающий человек сходу устранил бы недоразумение, из-за которого заводу приходится страдать.
Вовк Никандр Остапович к концу дня не выглядел утомленным: в серых глазах его была живость, щеки хотя и чуть обрюзгли — годы все-таки шагнули, должно быть, далеко за пятьдесят, розовели. Он сдержанно, но достаточно приветливо встретил Егора, записал его фамилию, имя и отчество и приготовился слушать. Егора все это воодушевило и обнадежило, и он пустился излагать свою программу научного планирования, какую построил после встречи с Рубановым. Он знал, программа была неотразимой, ее нельзя провести в один, два года, но один разговор о ней, он верил, наверняка откроет ему двери к любым поправкам в нарядах, и завод получит свое — металл с «Электростали».
Егор говорил о планировании проката в тоннах, а не в сортаментах, о чем дискутировали с Рубановым, говорил о том, как планируют заготовки леса, а не учитывают, что зима будет бесснежная и срубленный лес обсохнет на берегу и погибнет. Он говорил о планировании лова рыбы — больше, больше, а перерабатывающих мощностей не хватает, и рыба потом гниет на берегу. Но план выполнен и улов вошел во всесоюзную сводку. Говорил о многом другом, что за годы накопилось в его памяти. Вовк внимательно слушал его не перебивая. Ему вроде бы даже интересно было слушать Егора. Егор сгоряча рассказал и о судьбе его «алмазного варианта». А ведь мы ратуем за новую технику и технологию и планируем их внедрение. Вовк вдруг заинтересовался рассказом Егора и попросил прислать материалы. «Только чтобы все было документировано», — предупредил он. Егор не знал еще тогда, что Никандр Остапович готовил материалы для важного документа и что документ тот, будучи обнародованным, вернет к жизни и «алмазный вариант» и посмеется над теми, кто похоронил его. Говорят, не бывает худа без добра и добра без худа. Но когда Егор закончил и подал наряд на чернореченскую сталь, которой нет в помине и не будет, и стал просить металл с «Электростали», Вовк потерял к нему интерес, глаза его потускнели, щеки обвисли и весь он посуровел и постарел.