Иван вошел на кухню, Женечка собирала завтрак. Оглянулась на мужа: как ему идет эта серая шерстяная рубашка! В ней он кажется поплотнее, покрепче. Светлые волосы и серая рубашка — отлично. У Ивана природный вкус. Но она не задержала на нем взгляда, а продолжала заниматься своим делом. Теперь он глядел на нее, следил за ее движениями. Ее крепенькая фигура в халате из венгерского жатого полотна с красными мелкими цветочками была легче, изящнее. Плечи не казались не по-женски сильными, а бедра — широкими. Все в ней было сегодня ладно, правильно, что иначе и не придумаешь. А когда Иван хотя бы мельком бросал взгляд на ее диковато топорщившиеся груди и ложбинку на спине, или хотя бы вспоминал о них, ему всегда в таких случаях хотелось ее. Были, должно быть, на свете женщины красивее, складнее Женечки, он это допускал, но другой такой не было, Иван это знал с убеждением навечно влюбленного человека.
Они сели завтракать вместе. Дети еще спали. Августовское утро было уже по-осеннему туманно и глухо. На дворе под окнами кухни кто-то выбивал ковры — звуки ударов были короткие, вязкие, без эхо.
— Так что с ПАКИ? — спросила Женечка. Она почти всегда и почти все знала о его работе. Вчера пришла поздно, просидела на читательской конференции, и ей не терпелось знать, что с его изобретением, тем более, что он заговорил о нем. И всегда его железные детища на то время, пока они рождаются, делаются членами их семьи. А когда уходят в производство, как бы обретают самостоятельную жизнь и переезжают на другую квартиру, с другой пропиской.
— А, — засмеялся он, и светлый детский хохолок на его макушке задрожал, — приснилось же такое… Приехал из Москвы Егор и в чемодане привез ПАКИ. Увидел на выставке и стащил. Наш ПАКИ. Даже имена наши на нем выгравированы. И серебряные медали.
— Вот это да! — обрадовалась Женечка, как правде.
Женя вела альбом его авторских свидетельств, туда же наклеивала газетные статьи и заметки о муже и его изобретениях.
Почти два года не прибавлялось новых свидетельств. Газетные заметки, правда, были. В Первомай Ивана просили выступить и рассказать о радости своей профессии. А он написал, как вручали ему первое авторское свидетельство, в армии, в танковой части. Не совсем то получилось, но другое он не стал писать — дела с ПАКИ тогда не ладились. О чем напишешь при Ивановой щепетильности?
— До медалей, как до неба… — вздохнул Иван, покончив с капустой, которую Женя здорово умела готовить — с морковью, луком и сахаром. Взял нож, чтобы разрезать кусок отварного мяса.
— Егор — вот кого я сейчас ненавижу, как самого последнего прохвоста. — Иван непривычно загорячился. — Егор обкрадывает себя и нас.
— Что ты, Ваня, за глаза-то…
— Вернется, и в глаза скажу. — Иван притушил гнев. — Вчера, слышишь, звонит Роман и просит разобраться в бумагах, которых накопилось полон стол. А на черта мне эти бумаги? Он обращает внимание на одну очень важную: о том, чтобы себестоимость еще поурезать. А я ему: приедет Егор, посмотрит. А Роман: ты его зарплату получаешь, так не жди, а делай. А я сказал: его зарплату получать не буду, не нужна она мне.
— А он?
— Я уж не помню, что он говорил. По-моему, здорово обозлился. И правда, Жень, зачем мне Егорова зарплата? Она и не больше моей, и не слаще. Да и канцелярия — не для меня.
Женя видела, что он спрашивал ее совета. Чудной ты, Ивашка, ну что она, библиотекарь, понимает в твоих заводских делах? Если бы дело-то было человеческое?
«Но почему же не человеческое? — подумала вдруг Женечка. — Судьбу Егора сломали и Иванову хотят?» — Она никогда прямо не вмешивалась в его дела и сейчас спросила, как бы не понимая его:
— А чем тебе не по душе должность инженера? Не всякого назначат…
Иван, потянувшийся было за чашкой кофе, на полпути остановил руку.
— Да ты что? Неужели я карьерист какой? Женя! — Лицо его сразу сделалось расстроенным.
— Разве должности инженеров только для карьеристов?
— Вот не знал, что ты так думаешь… Если хочешь…
Она засмеялась, пододвинула ему кофе.
— Пей! Ну чего ты зря обещаешь? — И передразнила: — «Если хочешь?» Я знаю, что не пойдешь на Егорово место. Но в бумагах-то ты сможешь разобраться и без него? Как бы он поступил с той бумагой о себестоимости?
— Собрал бы нас, сказал бы: есть задание, надо пошуровать, где и что можно урезать. И вот пошли бы наши научные выкладки на стол директору, а потом в совнархоз, а потом в Госплан.