— Ничего, завтра ещё разок отдерёшь, а потом вечером, и будут у тебя нормальные человеческие руки, — попыталась поддержать меня Танька.
Мне слабо верилось. Везение, похоже, окончательно покинуло меня: проклятая зелёнка успела впитаться глубоко и отмывалась неохотно, а вдобавок я безнадёжно испортила свои выходные штаны, которые бабушка называет «брюки». Пока я, забыв обо всём на свете, плескалась в миске с раствором соды, на них попало несколько капель. На благородном чёрном лавсане тут же образовалась россыпь белых пятнышек, причём на таких местах, что вышивкой не замаскируешь, так что теперь это были не брюки и даже не штаны, а портки. О рюкзаке я напрочь забыла, и он так и остался с красным пятном.
Однако пореветь в кустах всё-таки было надо, и за час до отбоя я выбрала момент, когда на меня никто не смотрел, и перелезла через забор. На мне была серая футболка, штормовка от комаров и шорты.
Я спрыгнула на утрамбованный до твёрдости асфальта пятачок, на который, наверно, спрыгивал весь лагерь — отбила пятки и почувствовала забытый вкус свободы. Передо мной была извилистая тропинка в зарослях жёлтой акации и золотистой смородины. Пели соловьи и цикады. Я оглянулась, скорчила забору рожу и вприпрыжку помчалась реветь. У меня был ровно час.
====== II ======
После жаркого дня вечерняя прохлада была… Даже не знаю, как выразиться. У моей бабушки есть странное присловье «как маслом по голове» — это означает что-то очень хорошее. Спорный вопрос. Если бы мне на бошку кто-нибудь вылил бутылку масла, я бы ему накидала по первое число.
Заросли акации по сравнению с жарким пустынным лагерем казались райским садом. Вы опять подумали на мою бабушку, что это она мне мозги запудрила религиозной чушью? Не-ет, про рай я сама прочитала. У Данте Алигьери. А бабушка у меня очень современная и вообще коммунистка.
Так вот, мы остановились на том, что я не могла выбрать место, где пореветь. Везде было классно, весело и здорово, и я жалела, что не догадалась удрать раньше. Мне на глаза попалась ромашка, и я захотела её сорвать, но в голове тут же выстроилась логическая цепочка: найдут ромашку, поймут, что я вылезала, и мне опять влетит. Ведь на территории лагеря не то что цветка — листочка живого не найдёшь. А рвать цветок просто так, чтобы потом выбросить, было бы глупо.
«Хватит отвлекаться!» — скомандовала я себе. Но только я сосредоточилась и приготовилась всхлипнуть, как прямо у меня над ухом раздался удивлённый мальчишеский голос:
— А чой-то ты тут делаешь?
Я аж подскочила. Повернувшись на сто восемьдесят градусов, столкнулась нос к носу с Колькой — тем самым будущим уголовником, которого ругали на каждой линейке. (Обычно люди бывают рыжими и конопатыми одновременно. Если рыжий, то конопатый, а если конопатый — то обязательно рыжий. Так вот Колька был ни капельки не рыжий, но конопатый. Не очень, правда. Слегка. Так, штук десять конопушек на носу и вокруг. Или двадцать).
— А ты? — подозрительно спросила я в ответ, понимая, что мои планы пореветь рухнули. Никто же не будет реветь при мальчишке.
— Убёг!
— Ну и я убегла, — ответила я, и мы захохотали.
— Погнали к реке? До отбоя поплавать умеем. Я там остров знаю.
— Подстрекаешь на преступление? — нахмурилась я. — На меня и так уже сегодня наорали.
— Ну так тем более надо искупаться. Раз уже наорали.
И мы побежали к реке. Угадайте, о чём я думала по дороге? Правильно, что у меня нет с собой купальника. А в том, что есть, я перед мальчишкой красоваться не стала бы, потому что мне уже не шесть лет. Может, скромно посидеть на берегу и поизображать из себя паиньку?
Когда я увидела блеск воды в закатных лучах, решение созрело само собой. Я скинула тапки и штормовку и с воплем:
— Вперёд, к победе коммунизма! — с разбегу прыгнула в холодную воду прямо в одежде. Там был обрыв, поэтому я благополучно окунулась по уши.
Колька на берегу гадски заржал и начал раздеваться. Я успела подплыть поближе и обрызгать его, пока он был сухой. Он заорал и прыгнул в реку, чтобы мне отомстить, и я с визгом поплыла удирать. Но догнать меня ему было раз плюнуть, и я, бешено работая руками и ногами, крикнула:
— Если нырнёшь и будешь хватать меня за ноги, я тебя утоплю!
— Не боись. А чего у тебя руки зелёные?
— Врачиха намазала.
— Вот … — обозвал врачику Колька, и я согласилась.
— Ещё какая. А где твой остров?
— Да мы почти над ним. Ща, нащупаю… — Колька с отсутствующим выражением лица начал искать что-то ногами на глубине, и я поняла, что где-то меня кинули. Думала, что тут нормальный остров, по которому можно погулять, а не склизкая кочка под водой… — Нашёл! — завопил Колька. — Плыви сюда! Становись ногами!
Я подплыла, и он даже галантно меня поддержал, но когда мои пятки коснулись «острова», я поняла, что подобное испытание свыше моих сил. Под тёмной водой скрывалась такая противная гадость, что не описать словами! Что-то мерзкое, скользкое, покрытое тиной — будто на дохлую корову наступила.
— Блин горелый! — заорала я и поплыла кролем к берегу. Колька что-то кричал мне вслед, но я не разобрала из-за плеска воды.
Вылезти самостоятельно не смогла, потому что везде было скользко и не за что ухватиться. Хоть бы одна драная ветла или ольха выросла над водой, чтобы люди могли вылезать! Колька, однако, выскочил из реки без проблем и помог выбраться мне. Первый раз на моём веку, чтобы от мальчишки была польза. Я не шучу. Обычно от них только вред.
— Спасибо.
— Чего ты с острова-то ломанулась?
— Это не остров, а гадость какая-то.
— А ты что, пальмы хотела?
— Да ну тебя. Пора в лагерь, а то хватятся.
— Не, до отбоя ещё двадцать две минуты, — сообщил он, гордо глядя на здоровенные часы. Я их только сейчас заметила на его руке.
— И ты в них купался? Намокнут же.
— Это непромокаемые. Брат подарил. Он военный.
— Ого, — сказала я. Надо же было что-то сказать.
Пока Колька одевался, я кое-как помыла ноги и всунула их в тапки. Лилось с меня как из лейки. А потом мы с Колькой без лишних слов побежали к лагерю. Когда перелезали через забор, Колька совершенно неожиданно спросил:
— А зовут-то тебя как?
— Вика. А ты — Колька, я знаю. Тебя каждый день песочат.
— Завтра и тебя песочить будут, — пообещал он, сиганул с забора и помчался к своему бараку. Я показала ему вслед язык, спрыгнула, оглянулась по сторонам и чинно пошла домой. То есть к девчонскому бараку.
*
То, что я мокрая с ног до головы, развеселило всех неописуемо. Я переодевалась, прятала мокрые шмотки, чтобы развесить их на грядушках после ухода Алевтины, расплетала слипшиеся и пахнущие тиной косы — а девчонки упражнялись в остроумии. Я даже подумывала, не соврать ли, что меня облили водой малолетки из четвёртого отряда, но решила пока помалкивать.
— У неё же руки зелёные — вот она и решила теперь жить в болоте с лягушками! — сострила Машка, и ей начали поддакивать.
— Небось за свою приняли, га-га-га!
— А как от неё тиной воняет.
— Лаптева, у тебя ещё хвост не вырос? Рыбий. Га-га-га!
— Дуры все, — объявила я. — Уже почти девять, щас Алевтина придёт, — и легла в постель.
На деревянном крылечке раздались шаги, и дуры попрыгали в кровати, но это была всего лишь припозднившаяся Эрка.
— Ой, что я видела! — закатила глаза она. — Вы закачаетесь.
Дуры навострили уши, но тут вошла воспитательница и наорала на нас, что мы не спим.
— Чтобы это было в последний раз! — прошипела она, выключила свет и вышла.
Девчонки тут же вскочили и сгрудились на Эркиной кровати. Зашуршала газета, и посыпалась на пол шелуха от семечек.
— Ну, что? Что ты видела?
— Наша царевна-лягушка, оказывается, бегает купаться на речку без разрешения.
— У-у… — послышался разочарованный хор. — Эка невидаль, пол-лагеря так делает.
— Но не все бегают на речку с мальчиками, — таинственно пропела Эрка.
Я навострила уши, делая вид, что сплю. Делать вид было трудно, потому что в глаза било заходящее солнце, а занавески в палате символические, сквозь них всё видно. Мальчишки по ночам заглядывали к нам в окна с фонариком, и мы даже пытались заклеивать стёкла газетой, но за это тоже ругали.