— Ребята, это как раз самое то! Серьез вашей группе не по формату, а вот такая маска трагической иронии — как раз для вашего нынешнего облика, клянусь!
— Да не клянись, — говорит Ромка-клавишник. — Ты сдох, Поспелыч. Ты ни строки путной выдать не можешь. Ни строки!
Он жесток, Ромка, он беспощаден; он на своих ста сорока снесет любого, кто оказался у него на пути, снесет — и помчит дальше, не сбавив скорости.
— Да, Лёнчик, — голос Савёла, в отличие от Ромки-клавишника, бархатно-нежен, так и кажется, Савёл сыплет мне под бок соломку, чтобы мое жесткое ложе стало помягче. — Давно ты нам ничего не выдавал. А нам сейчас что-то такое нужно… чтобы так и залудить в десятку. Вот вроде той твоей «Песенки стрельцов».
Он еще беспощадней Ромки, он настоящий садист, он коварен и изощрен в своем коварстве. Он прекрасно знает, что я терпеть не могу, когда их компания называет меня Лёнчиком, а ко всему тому я старше их на добрую четверть века, какой я им «Лёнчик», но он называет меня Лёнчиком.
— Ну, что вспомнил! — хриплю я с реи на последнем издыхании.
Его комплимент мне тоже полон садистского коварства.
С той моей «Песенки стрельцов», текст которой на излете советской власти неведомыми путями попал к ним, еще совсем зеленым, и началось наше сотрудничество. Без малого двадцать лет назад. Я и сам тогда, можно сказать, был еще молодым человеком. Что там, совсем немного за сорок…
— А чего «вспомнил», — не дает мне спокойно уйти в смертельную темноту Ромка, — Савёл правильно говорит. Лучше того текста ты ничего нам больше и не дал.
Тут Савёл заступается за меня — я не успеваю прохрипеть с реи ни звука:
— Нет, Роман, не скажи. И еще отличные были тексты.
Он, кроме того, что всех в группе называет полными именами (это меня можно «Лёнчиком», автор текстов — что-то вроде раба с галер), еще старается быть как бы и справедливым.
Ромка с Маврикием мгновенно соглашаются:
— Да, ты, конечно, прав. Были.
Смешно сказать, но теряющему сознание висельнику эта предсмертная похвала доставляет удовольствие.
— Да только мои тексты и были у вас приличные.
— Да уж только твои! Как себя ценишь! — спешат повиснуть на веревке всем своим весом Ромка с Маврикием, чтобы петля на шее наконец удавила меня.
Савёл лишь усмехается. Но в усмешке его — тот же смысл, что у Ромки с Маврикием.
Оставаться в доме Савёла дальше нет никакого смысла.
— Ладно, — говорю я, поднимаясь с дивана, — не хотите — как хотите.
Меня не держат. Со мной все ясно, я свое отслужил, это их время, и пришельцы из прошлого тут не нужны.
Савёл разводит руками:
— Как хочешь, Лёнчик.
Лицо его выражает почти искреннее сожаление. Лицедей. Потому он и чиф, команданте, что лицедей. Улыбка, которой он сопровождает выражение своего лица, выпускает наружу его заячьи зубы, но если бы кто сделал заключение о его натуре по этим зубам, он бы ошибся. Савёл не заяц. Натура у него волчья. Волк-лицедей.
Ромка с Маврикием не удостаивают меня даже словом прощания. Ждут, когда я двинусь, и молчат — как до того молчал Савёл. Какое прощание со вздернутым на рее.
Савёл поднимается со своего крутящегося табурета следом за мной.
— Я тебя провожу. А то не выедешь.
Это верно, не выеду. Ворота его усадьбы сами по себе меня не выпустят. Савёл должен разрешить им распахнуться передо мной. До его дома я не имел и понятия, что бывают такие ворота — открыться-закрыться простым нажатием кнопки на пульте, словно включаешь-выключаешь, гуляешь по каналам у телевизора. Савёл не просто волк-лицедей, он хват. Суметь отхватить гектар земли в этом районе банкиров и подобных им воротил крупного бизнеса! А и не просто отхватить, но и построить дом. Никто другой из их группы не может о таком и помыслить.
Студия у Савёла в пристройке, в нее есть отдельный вход, однако пользуется он им редко, и мы идем через дом. Мы проходим столовой, гостиной, заворачиваем — и оказываемся напротив двери на кухню. Кухня ярко освещена, она так и полыхает куском солнца, словно операционная, хирургическими инструментами позвякивают крышки кастрюль, посвистывает миксер — там под руководством жены Савёла домработница готовит ужин на всю компанию. Какая бы жена у Савёла ни была, когда у него люди, все непременно будут напоены и накормлены по-царски, тут надо отдать ему должное. Он знает, через что лежит путь к человеческому сердцу. А жена у него сейчас опять новая. Как только что сошедший с монетоделающей машины рубль — так и блестит. Кажется, ей нет даже восемнадцати, и, когда стала жить у Савёла, у него были основательные неприятности с ее родителями. Которые, впрочем, он благополучно разрулил.