Выбрать главу

Я очень любил планёр до тех пор, пока не увидел его с отстыкованными крыльями.

Боже мой! Из центроплана торчали хлипенькие болтики, которые, наверное, можно плоскогубцами перекусить! И как только они держали такую нагрузку, особенно при болтанке, тем более - при пилотаже! После этого мне почему-то на планёре летать расхотелось.

* * *

Ничем особенным больше то лето между 9 и 10 классами мне не запомнилось. Ну, разве, может, только одной смешной историей? Ладно, расскажу её.

Была у нас в аэроклубе сборная солянка пацанов из (в основном) окрестных регионов. Ребятня в те времена, особенно деревенская, была несравнимой с нынешней: телевизоров тогда ещё не знали, читали книжки, работали в поле - в общем, было не до баловства. Баловаться ежели - так у нас игры были другие: в лес, наберёшь там взрывчатки, разведёшь костёр из толовых шашек... Дымит, зараза! Коптит, воняет... Детонаторы у нас были тогда в большом дефиците. Ну, так находили выход: над костром на верёвке вешается камень, верёвка перегорает, камень падает на нижний камень - пожалуйста, вот тебе и детонация. Как завернёшь костёрчик из десятка-другого шашек, да ещё вокруг трассирующих снарядов наложишь... Разжёг - и в канаву подальше. Как ахнет, как пойдёт куролесить! Красота! Только частенько залетала пацанва на незнании мощности взрыва, а то и под осколки попадали.. . Покалечилось сколько тогда нашего брата! Особенно когда бомбы разряжали. Помню, в Новозыбкове пошли мы, трое пацанов, в Дёминский лес. Снарядов и бомб там было! Сначала постреляли из танка. Витька залез в немецкий, а я в наш. Панорамы уже не было, но снаряды ещё лежали на своих местах. Витьке пришлось тащить тогда снаряд из другого танка. У него там лежали одни гильзы. Наводили прямо через ствол. Затвор если открыть - так видно куда целишься. Первый стрелял Витька. Он попал мне в башню. В ушах звенело! Потом я навёл, вылез из люка и крикнул, чтобы он закрывал свой люк. Он закрыл, а я выстрелил. И попал ему в гусеницу. Там одна уже была разбита, а я попал в другую. Ну, и другую теперь уже разбил. Там сначала что-то загорелось, только быстро погасло, потому что там уже гореть было нечему - он уже раньше горел. Мы пошли дальше в лес искать бомбу.

Мы нашли отличную полуторку! В смысле - полуторатонную бомбу, немецкую. Там столько взрывчатки! Я прибежал к бомбе первым и сразу сел на неё верхом. Зубило у меня было, молоток мне Генка дал. Взрыватель был уже сильно ржавый, так его уже не вывернешь. Я поставил зубило на шлиц взрывателя и стал стучать по зубилу молотком, чтобы сорвать резьбу. Молоток сорвался по пальцу, пошла кровь.

 «Ты, слабак! - крикнул Генка и забрал у меня молоток и зубило. - Дай сюда!» - и сел на моё место. Палец болел, кровь шла, слёзы катились из глаз.

Чтобы не показать пацанам, что я плачу я пошёл от них. Отошёл я метров на двести, может, больше, и вдруг увидел большой белый гриб. Только я наклонился, чтобы его сорвать - раздался какой-то страшный рёв, всё стало чёрным, и меня куда-то понесло. Мне казалось, что меня несло бесконечно долго: ревело и несло...

Очнулся я на каких-то кустах, куда меня бросило. Я был весь исцарапанный, в ушах страшно гудело, в глазах плавали красные круги.

Я потихоньку выбрался из кустов и пошёл к бомбе. Вместо бомбы дымилась громадная воронка, а вместо Витьки и Генки только кишки висели по деревьям.

Это была моя последняя бомба и последняя игра со всем, что взрывается. Потом были похороны.

Досталось же мне тогда от матери!

* * *

Бедные наши родители! Если бы мои дети натворили хотя бы сотую часть того, что я вытворял в эти послевоенные годы - я, наверное, с ума бы сошёл. Я благодарен своей матери за то, что она со мной не сошла с ума, что смогла всё-таки вырастить меня.

Уже в зрелом возрасте к одному из её юбилеев я написал ей в письме:

Моя ты родная, старушка моя, О чем ты вздыхаешь в далеких краях? Что жизнь пролетела, промчалась в трудах, Не все, что хотелось, свершилось в годах, А годы умчались в извечный свой путь, И мало осталось, чтоб нам отдохнуть... Ты помнишь гремящие годы войны, Ты помнишь? На фронт уходили сыны. И карту на стенке в кровавых фронтах, И хлебные карточки в очередях... За хлебом я в ночь на морозе стоял, И запах мякины я жадно вдыхал, И жарко в душе продавца я молил Чтоб к пайке довесочек мне положил, А после иззябший домой я бежал И словно конфету довесок сосал, И вкус тот мякинный был сладок, пьянящ, И не было в мире счастливей меня! Тяжелые послевоенные дни... Запомнились тоже надолго они. Ты помнишь? Твои подрастали сыны, В карманах таская проклятье войны: Манил пацанов смертоносный металл. Твой сын, например, все запалы искал И лихо лупил по взрывателю всласть, На тонную бомбу верхом взгромоздясь... Вся жизнь, как в войне: недолет, перелет, А время торопится, время не ждет, И, только взглянув на свой давний портрет, Ты вздрогнешь: да сколько ж мне лет? И годы пошли, понеслись, поплыли: Усталые годы в походной пыли, Тяжелые годы, громадная рать... Ты в трудном походе всегда, Ты ведь - мать. Бессонные ночи, Тяжелые дни, Ты - чернорабочий, В тебе - соль Земли! Вновь через страданья, Вновь некогда спать, И в этом - Высокое звание - МАТЬ!