Но, подойдя к клинике, поняла, что Григорий Алексеевич не один. Из-за неплотно прикрытой двери доносился голос Елены Викторовны. Эмоции обоих Эри тоже слышала.
Когда-то она дала им обещание не слушать эмоции и честно старалась этого не делать. Но сейчас чувства этих, обычно сдержанных людей, кипели так, что Эри замерла у дверного косяка. А в следующий момент услышала свое имя.
— Эри плохо, Лена, — говорил Григорий Алексеевич. — Она мучается, пойми!
— И ты всерьез полагаешь, что, рассказав ей правду, облегчишь страдания?
Елена Викторовна говорила холодно, и Григорий Алексеевич, вероятно, принимал эту холодность за чистую монету. А Эри слышала другое: Елена Викторовна чего-то боится. И боится, что Григорий Алексеевич распознает за ее холодностью этот страх.
— Ты считаешь, что для девочки не станет потрясением узнать, что ее отец — адапт? Что она появилась на свет в результате насилия?
— Лена. — Григорий Алексеевич тоже умел говорить ледяным тоном. — Эту сказку — о насилии — будь добра, оставь Вадиму.
— Ты... — голос Елены зазвенел. — Ты мне не веришь?!
— Нет. Я и тогда, восемнадцать лет назад, тебе не поверил. Что было, не знаю, свечку не держал. Но я знаю тебя. И немного — этого парня.
— Не напоминай мне о нем!
— И рад бы, но ты сама вынуждаешь. Я не верю, что он способен на насилие.
— Адапт?! — Елена расхохоталась. — Грегор, ты сам-то себя слышишь? Ветер не дует, огонь не жжет! Адапт не способен на насилие — человек, которого воспитывали убийцей!
— Его воспитывали солдатом. Это разные вещи.
— Да кем бы ни было! Неужели не помнишь, какое побоище он устроил, когда пытался сбежать?
— В том и дело, что прекрасно помню. И, поверь, в «побоищах» кое-что понимаю. Парень действовал максимально аккуратно — хотя мог нанести людям, с которыми дрался, гораздо больший вред... Но я — это я. Вадим в рассказ о том, что парень воспользовался твоим бессознательным состоянием, поверил, от идеи сообщить об этом вопиющем случае Герману отказался — и я не стал вмешиваться. И, если бы не Эри, вообще не завел бы этот разговор.
— Хорошо, возвращаемся к тому, с чего начали, — голос Елены зазвучал примирительно. — Почему ты считаешь, что Эри должна узнать правду? Ты вообще представляешь, каким это будет шоком? Девочка и так переживает из-за своей непохожести на других — а мы объявим, что ее эмбрион не был сформирован искусственно? Что она не росла в инкубаторе, как другие? Что ее биологическая мать — я, и скрываю этот факт? Что ее отец — адапт, который понятия не имеет о ее существовании? Если вообще жив до сих пор.
— Жив, я наводил справки... Да. Я считаю, что именно это и надо сказать. Однажды мы уже скрыли правду, от Кирилла. Вспомни, чем всё закончилось... Кроме того, есть вероятность, что Эри захочет познакомиться с отцом. При всем уважении — мне кажется, он поймет Эри куда лучше, чем мы с тобой. С ним она будет чувствовать себя на равных. Да элементарно узнает, что она не одна такая — «слышащая» и «звенящая»! Уверен, что девочке уже от этого станет легче.
— И когда ты собираешься все это вывалить?
— Да хоть завтра. Зачем тянуть?
— Нет. Я против поспешных действий. Эри надо подготовить к этой мысли. Да что Эри — мне самой надо привыкнуть! Нужно подумать, как мы преподнесем информацию Вадиму, другим людям. Подготовить, так сказать, почву — если ты так убежден, что своими действиями мы сотворим благо, а не навредим.
— И каким образом ты собираешься «готовить почву»?
— Пока не знаю, надо подумать.
Глава 2
Эри. Бункер
Григорий Алексеевич с Еленой Викторовной разговаривали и дальше, но дальше Эри не слышала. Стояла, ошеломленная, и не скоро заставила себя сдвинуться с места. Новые знания не укладывались в голове.
У нее есть мать, и это Елена Викторовна. У нее есть отец, и это неизвестный адапт.
Мать.
Отец.
Слова из энциклопедии, из мира до того как все случилось.
Ни у кого в окружении Эри не было матерей и отцов. Родители взрослых погибли, новое поколение появлялось на свет посредством искусственного зачатия.
«Бесконтрольное размножение — удел животного мира, — рассказывала воспитанникам на уроках Любовь Леонидовна. — А мы не животные. Мы — люди, человеки разумные. И в нынешних обстоятельствах, когда полноценная жизнь на поверхности не представляется возможной, естественный выбор разумного человека — избирательная, строго контролируемая рождаемость. До того как все случилось, людям была свойственна беспечность. Людей было много, ресурсов, необходимых для нормального существования — еще больше. А сейчас ситуация в корне изменилась.