Прощался профессор с Тупиковым молча. Твердо пожали друг другу руки. Голубые глаза Александры Николаевны лучились: «Это все для моей Родины».
…Дождь сечет камышовую крышу; наплывают воспоминания. В первый день войны в гестаповском застенке сложил свою голову на плахе профессор Улих; пеньковая петля оборвала жизнь Александры Николаевны. Казнили ее эсэсовские палачи на многолюдной Унтер ден Линден.
Василий Иванович своими глазами видел, как ее казнили. Под старыми липами молотки гулко сколачивали виселицу. Они словно в сердце вбивали гвозди. Тупиков сжимал в бессильной ярости кулаки. С деревянной перекладины змеисто сползла просмоленная веревка. Вот она уже легла на плечи Александре Николаевне. И ничем нельзя помочь этой смелой, самоотверженной русской женщине.
Она стоит на эшафоте в полосатом тюремном халате, со связанными назад руками. Ее лицо, разбитое в кровь, распухло и страшно синеет.
Улица оцеплена гестаповцами, а на месте казни под липами все нарастает, гудит толпа. Беснуются зонтики, монокли, трости. Поймана опасная государственная преступница!
Александра Николаевна словно не замечает разъяренного сборища. Она смотрит поверх толпы. Ее не сломили никакие пытки в гестаповском застенке. В последнюю минуту жизни она стоит непобежденная, с гордо поднятой головой. Это вызов всему вражескому стану. Кляп мешает ей бросить с эшафота в фашистское сборище:
— Я умираю за Советскую Родину!
Кто же предал бескорыстных друзей России? Так и не удалось разгадать эту загадку.
Молния рассекает сырой мрак. Гремят раскаты грома. В такой вот ливень он прощался с женой на вокзале Фридрихштрассе в Берлине. Накануне войны она уезжала в Харьков. Бегут сквозь память голоса паровозов… Мелькают болгарские и турецкие станции. Через эти страны уже в войну возвращаются на Родину сотрудники посольства. Из Тбилиси Тупиков звонит по телефону в Харьков и слышит радостные голоса жены и дочурки. Ставка вызывает его в Москву. Он обещает Елене Петровне остановиться в Харькове всего на два часа. Но и этих двух часов не подарила ему судьба. Аэродром размыт ливнем, посадка запрещена. По просьбе Тупикова летчик низко-низко проходит над хмурым Харьковом и над центром города описывает три прощальных круга…
…Тупиков прислушался и узнал шаги полковника Захватаева.
Тот тихо спросил:
— Василий Иванович, вы не спите?
— Часика два поспал. Голова перестала звенеть. А то все казалось, будто серебряными монетами осыпают.
— Хочу вас порадовать: Тридцать восьмая армия перешла в наступление. Я только что разговаривал с командармом Фекленко. На дериевском плацдарме мы тесним немцев. Фекленко жалуется: на подготовку контратаки почти не было времени. Сам бог послал проливные дожди и подарил два лишних дня. Фекленко со своим штабом сколачивал полки. Пополнение пришло малообученное. Зенитчики не имеют достаточной подготовки, а танковые экипажи водили боевые машины только старых марок.
— Что в Кременчуге?
— Тихо. После захвата города противник молчит.
— Тревожит меня Кременчуг… А что, если Клейст переправился через Днепр? Может быть, он притаился в районе Кременчуга? Выжидает? У меня не выходят из головы разведчики из танковой группы Клейста. Все время в башке сидит заноза: где Клейст?
— Я должен заметить, Василий Иванович, мы в основном занимались севером и не столь пристально посматривали на юг.
— Твоя правда, — согласился Тупиков.
Пока начштаба с трудом натягивал мокрые сапоги, заместитель начальника оперативного отдела подполковник Глебов принес новую приятную весть:
— На левом фланге Пятый кавалерийский корпус развил успех. Дериевский плацдарм немцев дал трещины.
На берегу Днепра армия Фекленко продолжала теснить противника. Порой Тупикову казалось — победа близка. Немцы вот-вот или оставят плацдарм, или будут сброшены в реку. И все же ощущение смутной тревоги не покидало Тупикова. Вскоре он получил тревожное донесение: Гудериан навалился крупными силами на тонкую линию обороны Сороковой армии, прорвал фронт и двинулся в глубокий тыл на Ромны. Все резервы были израсходованы, и навстречу немецким танкистам Тупиков не мог выдвинуть ни одного заслона.