Подойдя к деревьям на расстояние тридцати футов, она с трудом присела на корточки и выбросила мешок. От объедков исходила ужасная вонь, но им это нравилось.
- Еда! - Закричала она сухим хрипом, когда наконец встала на ноги, что потребовало определенных усилий. – Идите и заберите свое...
Она слышала, как они шуршат в кустах. Хуже того, она чувствовала их запах. И это заставило ее вернуться в дом немного быстрее, несмотря на протесты ее бедер, колен и боли в спине. К тому времени, как она достигла крыльца, от напряжения у нее закружилась голова. Ну, может, хоть раз она проспит всю ночь.
Может быть, я просплю вечность.
Она повернулась, ожидая увидеть их сгорбленные, волочащиеся фигуры, но они были застенчивы. Они не хотели, чтобы на них смотрели, так же, как ей не нравилось смотреть на них.
- Ну же! – Крикнула она им. - Забирайте то, что я вам оставила, и убирайтесь в свои слизистые норы!
Когда она добралась до крыльца и вошла в дверь, тухлый запах стал интенсивнее, и она услышала, как они выползают из леса, шипя и бормоча. Один из них хихикал.
12
- Все, что я хочу сказать, это то, что мне жаль, что ты не проявил немного здравого смысла, - говорил на следующее утро шериф Годфри, и его лицо было твердым, как мрамор. - Разве Хайдер не сказал, насколько это может быть опасно?
Кенни, глядя налитыми кровью глазами в пустое пространство, ответил:
- Он чертов суеверный идиот, и мы оба это знаем.
Годфри кивнул.
- Может, и так. Но идиот он или нет, ничего бы этого не случилось, если бы ты просто послушал его. Теперь у меня три пропавших без вести помощника шерифа и один патрульный. Как, черт возьми, я должен это объяснить начальству?
Кенни только покачал головой. Он ничего не мог ответить на это. Он изменился после вчерашней ночи. Теперь он смотрел на мир совершенно по-новому, его озарило божественное откровение во всем своем ужасающем великолепии, и ему это не понравилось. Ни черта. Как можно дальше доверять своей интуиции, пережив нечто подобное? Как снова поверить в реальность? Как жить дальше, зная, что в каждой тени таится безумие?
Кенни закурил и оглядел трейлер.
Мутные следы на полу. На крючках висели дождевики. Все утро шел легкий дождь, барабаня по крыше со звуком лопающегося попкорна. Он слышал снаружи людей, собак. Хайдер, он и остальные вышли на дорогу незадолго до рассвета. Они нашли свои автомобили и, черт возьми, вернулись на ферму, хотя им очень хотелось ехать и ехать до тех пор, пока они не окажутся далеко от Беллак-роуд, ее оскверненных полей, ползучих лесов и разрушенных фермерских домов.
Годфри сидел за столом, барабанил по нему своими длинными мозолистыми пальцами и смотрел в чашку остывшего кофе. Это был высокий худощавый мужчина, сморщенный и тонкий, как пугало, как пергамент, обернутый поверх вешалки для пальто. Его глаза были серыми и строгими, как полированная сталь, а лицо – лабиринтом пересекающихся рытвин.
Он взглянул на Кенни, бросив на него испепеляющий взгляд.
- Я настолько зол на твою чертову неосмотрительность, Лу, что могу насрать тебе в рот и заставить тебя прожевать все это. Знаешь что? СМИ выстроились в очередь на дороге. Это вопрос времени, когда они пронюхают о пропавших людях, и тогда мне зададут вопросы, на которые у меня нет ответов. Пройдет неделя, и ФБР будет тут как тут, и тогда у нас будет самая большая групповая ебля с тех пор, как твоя мамаша раздвинула ноги и забрюхатела тобой. - Он отхлебнул кофе, скривился и поставил чашку. - Я был шерифом этого округа двадцать пять лет, Лу. Двадцать пять поганых лет. И я буду первым, кто признает, что не знаю, что ответить на все вопросы. Но я достаточно умен, чтобы знать, что есть вещи, которые мне не следовало знать. Тайны, которые должны были остаться тайнами.
- Это все чушь.
- Чушь, да? - Годфри покачал головой. - Я говорю тебе прямо сейчас, Лу, я в последний раз трачу на тебя свое время. Может быть, ты в Мэдисоне такой крутой, но здесь ты совсем как наивный и зеленый пацан. Что я должен сделать, так это рассказать прессе и твоему гребаному начальству, как ты потерял четырех гребаных человек на фермерском поле. Они бы посмеялись над этим. К тому времени, как они перестанут смеяться, тебе уже нечему будет улыбаться.