А вот продвигать отечественный уголь будет сложнее. Конечно, спасибо господину министру финансов графу Егору Францевичу, в мальчишестве Георгу Людвигу, Канкрину за оперативно оформленные привилегии.
Но он противник развития железнодорожного транспорта и пароходов, которые двинули вперед Европу и США. И поэтому к развитию угольной промышленности относится прохладно, не обкладывает, например, английский уголь высокими пошлинами, как другие товары наших заклятых «друзей», и получается, что русскому углю сложно конкурировать с европейским, в первую очередь с британским.
Поэтому я сразу же решил простимулировать всех, кто работает на шахте, постоянно или временно. Своим крепостным я пообещал дать вольные и принимать их на работу в первую очередь как вольнонаемных.
А крепостных других помещиков выкупать и тоже через какое-то время давать вольные.
Чтобы слова не расходились с делом, я после собеседования с господами горными специалистами подписал вольные бабам и детям, которые за двое суток построили на краю леса, в сорока метрах от шахты, добротный сарай, который мужики сразу же начали использовать как бытовку, где можно погреться и попить чаю, а господа мастера поставили себе рабочий стол.
Первую вольную я подписал двенадцатилетнему Егорке Васину, который, сложив молитвенно руки, взглядом умолял разрешить ему работать.
— Василиса, — вторая вольная была выписана его матери, вдове русского солдата, отданного в рекруты во время начала последней войны с Турцией, — когда стройка будет закончена, поедешь ко мне в Сосновку. Егор будет учиться, а ты служить Анне Андреевне как свободный человек.
Несчастная и, как выяснилось, забитая семьей погибшего мужа, а еще больше барыней, которая почему-то ее ненавидела, еще не старая женщина в голос зарыдала.
Но я цыкнул на нее, Василиса замолчала и сквозь беззвучный плач пролепетала:
— Да, барин.
Обсудив все эти вопросы с нашим управляющим шахтой, я поехал в имение Анны, где она ждала меня в компании с братом своего мужа Силантием Федоровичем Колесниковым и Ксюшей.
— Папа приехал, папочка, — закричала девочка, услышав мой голос, и бросилась ко мне на шею, как вихрь, влетев в прихожую.
Я даже растерялся. Все-таки Силантий — брат ее родного отца, и мне неловко перед ним. Прямо передо мной стояла Анна, которая совершенно такого не ожидала и побледнела, став как хорошо отбеленное полотно.
Силантий наклонился к Ксюше, которая отпустила меня, и глухим, прерывающимся голосом спросил:
— Ксюша, а ты папу Сашу, — он споткнулся на слове «папа», — любишь?
— Дядя Силантий, я же знаю, что у меня был другой папа, когда я родилась, но он умер. А потом появился, — Ксюша, как взрослая, внимательно и строго посмотрела на нас, — Александр Георгиевич Нестеров. Они с мамой друг друга полюбили, и он стал для меня папой Сашей. Мы друг друга любим, но своего первого папу я всегда буду помнить, ведь ты его брат, и мы с тобой тоже любим друг друга.
— Ребенку нет еще и четырех, а рассуждает так, как некоторые взрослые и в шестьдесят не могут, а скорее не желают, — к Силантию вернулся дар речи, когда прилетевший вихрь куда-то умчался.
Он взял себя в руки, улыбнулся и протянул мне руку.
— Придется нам с тобой по неволе друг друга полюбить. Не обижать же ребенка.
Я пожал протянутую руку и тоже улыбнулся в ответ, пожав плечами.
— Придется.
Обстановка разрядилась. Анна заулыбалась и скомандовала:
— Мойте руки, господа, и за стол.
Я уже приучил ее строго следить за мытьем рук перед едой, рассказав, что холера — российский и европейский бич последних пятнадцати лет — болезнь грязных рук.
Холера действительно наводит везде в мире почти мистический ужас. Сотни тысяч умерших, горы трупов в Европе, Америках и особенно Азии, которых не успевают хоронить.
А всего лишь надо мыть руки перед едой и после посещения туалета, пользоваться чистой или хотя бы кипяченой водой и проводить дезинфекцию в первую очередь отхожих мест.
В Сосновке, кстати, после моего возвращения ни одного озабоченного частыми походами до ветра.
Обстановка окончательно разрядилась во время обеда, когда Анна распорядилась принести наливочки из Сосновки.
— К ней бы вашего бекона, Александр Георгиевич, — мечтательно проговорил Силантий.
И неожиданно добавил:
— Давай на «ты» и по имени.
Я налил еще на четыре пальца и принял предложение.
— Давай.
Когда подали чай, а купцы Колесниковы другого напитка после обеда не признают, Анна спросила мнения Силантия о ее идее продать это имение.