Но особенно меня впечатлил птичник. В нем была вся местная птица: куры, утки, гуси, но и экзотические еще для России индюки.
Больше всего меня поразило, что одна молодая птичница спросила у меня:
— Барин, Иван Петрович просил смотреть и примечать, какие куры несутся чаще, у каких яйцо крупнее и всякое другое. Я это примечала и записывала, а барин потом мои записи читал. Надо мною некоторые смеются, слова плохие говорят.
— Как тебя зовут, милая? — я даже сразу не нашелся, что сказать.
— Фросей, барин.
— Ты, наверное, грамотная?
— Да, барин, старший брат, солдатом был. Как вернулся — научил всех сам.
— Ты, Фрося, записи свои храни, мне потом покажешь и продолжай за птицами присматривать.
Глава 14
Я для себя считал необходимым заниматься по два часа верховой ездой, стрельбой и фехтованием, что в сумме составляет, естественно, шесть часов.
Но господа казачьи офицеры предложили мне для тех же шести часов другую разбивку: стрельба — два часа, по часу — верховая езда и фехтование и два часа — обучение искусству воина-пластуна. Над этим предложением я думал недолго и почти сразу же согласился.
Со стрельбой и верховой ездой всё оказалось достаточно просто. Чемпионом в этих видах, надо честно признать, мне стать скорее всего не светит, но довольно-таки быстро я освоил азы, а дальше — только тренировка.
Проще всего, конечно, было со стрельбой. Я быстро вспомнил всё, чему меня учили в Советской Армии, и в совокупности с уроками, полученными от господ офицеров, у меня очень быстро стало вполне прилично получаться.
На последнем занятии перед Рождеством я на контрольной стрельбе из пистолета выбил пятьдесят восемь из шестидесяти, а потом дважды повторил этот результат, а в третий раз превзошел его на единицу.
Стрелял я из новейшего оружия: первого капсюльного револьвера, известного как «Кольт Патерсон». Сэмюэль Кольт в 1836 году запатентовал и начал производство своего первого капсюльного револьвера, и какими-то неисповедимыми путями целых четыре штуки этого революционного оружия оказались в руках моих учителей.
Когда я отстрелялся, сербы переглянулись, и Драгутин сказал мне:
— Вполне возможно, что мы сможем составить вам компанию в вашей поездке на Кавказ. Но в любом случае один из револьверов, Александр Георгиевич, в вашем распоряжении.
После этого я стрелял и из кремнёвого пистолета образца 1839 года, стоящего на вооружении русской армии. Вся проблема была в том, что двадцать метров — это наверное предел, с которого я могу гарантированно попадать в цель из оружия XIX века. Возможно, что лет через двадцать-тридцать, когда появятся пистолеты с унитарным патроном, я смогу научиться точно стрелять и на больших дистанциях. Но сейчас — двадцать метров, и ни сантиметра больше.
Со стрельбой из штуцеров всё оказалось проще. Как только мне покорились пистолеты, тут же пошла стрельба из штуцеров, а затем и из ружей, стоящих на вооружении русской армии. И, по мнению казачьих офицеров, мне надо было просто стрелять и стрелять, набивая руку на приемах стрельбы, начиная с непростого заряжания.
Глупых вопросов о том, как в руки казачьих офицеров попали револьверы Кольта, я задавать не стал. Но отметил, что эта парочка — ребята очень непростые.
В верховой езде тоже надо было тренироваться и тренироваться, и я был уверен, что к весне у меня с этим проблем не будет.
С фехтованием дела шли намного хуже. В этом деле мне пришлось начинать с самых азов. Но учителя были очень хорошие, и я рассчитывал, что они меня к весне обучат вполне прилично железякой махать.
А вот пластунское дело — это была песня. Самое интересное, что я, оказывается, многое знал и кое-что даже умел. Нужда заставила меня напрячься и быстро систематизировать ту кашу, которая была в голове. Происхождение этой каши — книги, фильмы и прочее, что я видел и читал в своей прежней жизни.
Милош и особенно Драгутин были отличными учителями и методистами, а я, используя кашу в голове и будучи очень мотивированным товарищем, ловил всё на лету и оказался очень и очень обучаемым.
Но, несмотря на всё это, пластунская наука оказалась самой сложной и тяжелой. Вдобавок ко всему, на дворе стояла зима, и обучение многим премудростям было еще тем испытанием. Например, искусство ползать или окапываться, а вернее, закапываться. Мне почему-то это давалось труднее всего.
Но Милош безапелляционно заявил, что мне почти со стопроцентной вероятностью придется оказаться в горах, где снег лежит круглый год, и это умение может оказаться самым главным.