Угольный пласт, который мы начали разрабатывать, оказался очень мощным, и его уголь был необычайно качественным для бурого угля.
Хотя, возможно, я ошибался в оценке его качества. Всё-таки угли, которые я видел в девяностых и начале нулевых двадцать первого века, скорее всего, значительно проигрывали тем, которые добывались на заре истории нашего угольного бассейна.
Но сейчас мы добываем уголёк изумительного качества — для бурого угля, конечно. Тому же каменному донецкому, который уже понемногу начал добываться, или завозному английскому мы проигрываем. Они нас делают по качеству, как говорится, в одну калитку. Но этот уголь стоит намного дороже нашего, и этот фактор — решающий.
Нашим углем топить экономически выгоднее, чем дровами любого самого лучшего качества. Доводить до ума, а главное в этом — сушка, его для потребителя проще. Он занимает меньше места и, неожиданно оказалось, что золы от него меньше.
Серафим Михайлович действительно гений печного дела, но, к сожалению, свои секреты он никому не сможет передать. Для этого надо чувствовать, как он сам говорит, душу камня и куска глины. Таких «чувствователей» на горизонте пока, к сожалению, не видно.
Именно благодаря его печам нам удаётся выдавать уголь десятипроцентной влажности, а когда установим вторую паровую машину, то влажность удастся снизить процентов до пяти, а возможно, и до трёх. Вот тогда наш уголь ни в чём не будет уступать английскому.
Первого февраля мы вернулись в Сосновку после «турне» по всем нашим калужским местам. Предыдущая ночь, проведённая в Калуге, выдалась беспокойной. Анна точно беременна, и у неё токсикоз. Запах практически любой пищи вызывает рвоту и почти постоянную тошноту, которая проходит только где-то после полуночи и часто возобновляется с рассветом.
Но прошлая ночь оказалась беспокойной ещё и по другой причине: кто-то пытался проникнуть в наш флигель. Драгутин, который был с нами, злоумышленника вовремя обнаружил, но задержать не смог.
Злоумышленник тоже оказался не промах. Каким-то образом, в свою очередь, обнаружил присутствие нашего серба и скрылся. Осталось такое впечатление, что он его просто почувствовал.
Мы вернулись в Сосновку в скверном состоянии духа и каком-то похоронном настроении. Я был уверен, что эти неизвестные нам люди попытаются проникнуть к нам ещё не один раз.
Следов взлома во флигеле мы нигде не обнаружили, ушёл злоумышленник как нормальный человек через дверь, которую, вероятно, заранее открыл.
Не понятно, был ли он один или с сообщником. А самое главное — как проник в наш флигель.
Накануне мы поменяли замок на входной двери, который неожиданно сломался рано утром. Вернее, даже сказать, что его неисправность была обнаружена в это время.
Мастер, менявший замок, закончил работу уже вечером и четыре ключа от него отдал мне в руки. Так что попадание ключа в руки злоумышленников и снятие слепка с него исключены.
Предательство кого-то из наших людей? Возможно. Но как он проник в дом? Никаких следов, кроме откровенного поспешного бегства через дверь.
Она была закрыта изнутри, и Драгутин, естественно, исключил вариант отхода через неё — вышибить с ходу нереально, открыть — нужен ключ. Но оказалось, что замок можно изнутри открыть без ключа.
Это сразу же вызвало самые весомые подозрения, что сообщник злоумышленников — мастер, менявший нам замок.
Но эти подозрения будет проверять господин Дитрих. Он прибыл на место происшествия буквально минут через пятнадцать. Мы ещё даже толком не решили, что делать, когда к нам чуть ли не в буквальном смысле вломились жандармы.
Я не мог даже предположить, что господин жандарм может быть в таком гневе.
Он прибыл с целой свитой. Но сначала он сам лично и ещё какой-то невзрачный человечек всё тщательно осмотрели. Невзрачный человечек даже на вкус попробовал язычок нашего замка.
Закончив, он что-то сказал Дитриху и вышел. Тут же зашли два офицера: жандарм и полицейский.
Не выбирая выражений и абсолютно не заботясь об ушах моей супруги, которая не могла не слышать его, господин подполковник высказал всё, что он думает по этому поводу зашедшим офицерам.
Оказывается, мы с женой — особо охраняемые особы, и случившееся — полное фиаско. Эти офицеры лично и все их подчинённые показали полнейшую, говоря языком двадцать первого века, профессиональную непригодность.
Они, раз, прозевали, как неизвестные проникли к нам. И, два, не сумели никого задержать. Было ещё три, и четыре, и, по-моему, даже пять.
Но я был в таком изумлении, что запомнил только раз-два. Анна, кстати, тоже. Три, четыре, пять не запомнились, как и интересные выражения и обороты речи господина жандарма.