Я решил после возвращения с Кавказа постепенно освободить всех крестьян за выкуп: пять рублей за мужчину, два за женщину, молодёжь от 16 до 18 лет — по рублю, а все остальные — тоже по рублю.
Информация об этом утекла, и народ, работающий у нас, начал откладывать на это дело из своих кровно заработанных.
А вот как поступить с теми, кто работает в имениях, так называемыми «полевыми», я ещё не знаю. Выделять землю я не хочу; моя цель — коллективизация сельского хозяйства, конечно, без эксцессов XX века.
К нашему приезду в имении Анны не осталось ни одной семьи; буквально накануне последние семьи решили всё-таки уехать. Осталось только двое: сторож и бывший дворецкий. Они должны дождаться новых хозяев и передать им дом и остатки имущества имения. Анна разрешила своим крестьянам забрать всё, что пожелают, но велела ничего не портить: ни усадьбу, ни хоздвор, ни избы.
Пустое и безжизненное имение производило жутковатое впечатление, но оно находилось в стороне от дороги, и на пути на шахту и в тот же Козельск мы не будем проезжать мимо.
На шахте я тоже не увидел ничего нового или внушающего тревогу.
Паровая машина работала, и шли активные работы по окончательному монтажу и наладке оборудования и механизмов, работающих на пару. Через две-три недели на шахте планировали запустить всю механизацию: вывоз угля и породы из выработки, подъём на поверхность и доставку на участок доработки угля, спуск и подъём шахтёров, откачку воды и вентиляцию. Выбрасываемый в атмосферу горячий пар Константин Владимирович с заводскими инженерами сумели заставить работать, и это компенсировало недостаток мощности самой паровой машины.
Пока всё это было проверено в тестовом режиме и работало практически без замечаний и отказов. Но мне не удалось посмотреть, как это работает, и самому спуститься в забой.
Заводчане уехали на праздники домой и вернутся только к концу Пасхальной недели. Они должны решить на заводе некоторые организационные вопросы и окончательно сказать своё слово о дальнейшем сотрудничестве: Анна решила заказать четыре паровые машины мощностью в пятьдесят лошадиных сил.
До их возвращения самые главные механизмы по подъёму и спуску запускаться не должны, и полный пуск всего оборудования планировался через несколько дней после их возвращения. Они также должны были окончательно решить вопрос с желающими работать у нас постоянно и возьмёт ли завод на обучение наших людей.
Причина требования заводчан — недостроенный десятиметровый копер, который будет достроен за пару дней, но уже после Пасхи. Но паровая машина работала, благодаря чему в большом надшахтном помещении было тепло и уютно, а по примитивному, на мой взгляд, транспортеру на участок очистки угля вывозилось добытое в шахте.
Здесь производилось окончательное разделение добытого угля и пустой породы, очистка от земли и какой-то непонятной грязи. Затем шли обогатительная фабрика и завершающий этап — участок сушки.
Сначала — изобретённая Константином Владимировичем установка сушки горячим воздухом. Он придумал её много лет назад, но источник горячего воздуха никак не удавалось найти: печи не годились, а вот паровая машина подошла идеально. Конечно, будь у неё большая мощность, толку было бы больше, но довести влажность угля до десяти-пятнадцати процентов получалось.
Затем шёл участок окончательной сушки. Здесь использовались печи Серафима Михайловича, которые замечательно работали на некондиционном угле. Их главный секрет был в дымоходах, в которых успешно догорала, например, мелкая угольная фракция, которую шахтёры моей первой жизни называли «семечками».
Это очень мелкие куски угля и почти угольная пыль, которые обычно не сгорают, а улетают в трубу. Технологии их улавливания существовали, и их можно было, например, пускать под пресс.
Такие дымоходы сооружать мог только он. Серафим Михайлович не скрывал ни от кого свои секреты, но повторить их никто не мог. Дело просто в его уникальной способности чувствовать материал, с которым он работает.
На раскалённых печах и их извитых дымоходах уголь высушивался до влажности в пять процентов, а некоторые партии — и меньше. И вот этот чистенький, откалиброванный и сухой, чуть ли не как бумага, уголь поступал на склад.
Он был однозначно самым выгодным топливом. Регулярной добычи донецкого угля ещё не было, и сравнивать было не с чем. А вот любые дрова и английский уголь, которого, например, много продавалось в Москве, нашему углю проигрывали по всем критериям. Лучше мог быть только отличный древесный уголь. Но его могли делать только очень искусные и честные углежоги из качественного древесного сырья.