Увидев меня, Антон заулыбался от радости и после общего приветствия поклонился и спросил:
— Барин, у нас, чтобы убирать как сосновские прошлый год, овинов и риг маловато. Вот мужики интересуются, деньги на это вы дадите?
— Это вы не по адресу обратились, — засмеялся я. — Анну Андреевну об этом надо спрашивать.
Анна томить народ не стала и тут же ответила вопросом на вопрос:
— А вот, мужики, кто ответит мне на вопрос: я себе враг или нет? Мы же также заинтересованы в хорошей уборочной. Так что не сомневайтесь, и деньги дам, и лес рубить разрешу.
Мужики довольно загудели и проголосовали тут же. Почти единогласно решили работать коллективно. Тут же мы с Анной подтвердили полномочия Антона.
Деловых вопросов не осталось, и мы пошли на вечернюю службу. А исповедовался я и на следующий день причастился.
Меня больше всего беспокоил вопрос с нашими лошадьми. На трех конюшнях, конечно, есть достаточное количество лошадей на сотню участников похода. Но хотелось быть уверенным, что они будут сменные.
И поэтому я ранним утром субботы послал Степана на первый пункт смены лошадей. Это недалеко от нас, верстах в сорока, в месте переправы через Оку напротив села Ахлебино на другом берегу реки.
Это вопрос важнейший: вернуться ли вовремя лошади в имение или придется их возвращать за добрую сотню верст из другой губернии.
Степан вернулся как раз к началу пасхальной службы и доложил, что нас ждут.
В семь часов вечера Милош доложил о полной готовности к походу: начинать движение можно в любую минуту.
Но я решаю, что мы выступаем на исходе ночи после завершения пасхальной службы и молебна.
На пасхальной службе отец Павел причащает всех выступающих в поход — и русских, и сербов. После службы — короткая праздничная трапеза, молебен, и вот сотня наших людей: русских и сербов — начинают прощаться со своими близкими.
Анна, в отличие от многих жен, не плачет, хотя я вижу, в глазах стоят слезы. Мы все друг другу уже сказали и прощаемся молча.
Ксюша не рыдает, а роняет слезы молча, она уже большая и все понимает. Пелагея тоже молча, иногда роняет слезу. А вот жена Андрея не плачет, но видно, что готова в любой момент разрыдаться.
Командует Милош. Он выдержал для прощания после молебна пятиминутную паузу и решительно скомандовал громким хорошо поставленным командирским голосом:
— По коням!
Глава 21
По составу и внешнему виду мы — казачья сотня, следующая маршем на юг. Нас сто девять человек: сто три бойца, двое сербов-казаков, Андрей, ординарцы господ офицеров и я. Два десятка подготовленных бойцов осталось в имениях. Я решил, что Анне, Ксюше и всем остальным охрана не помешает.
Экипированы и вооружены мы как казаки Черноморского казачьего войска. Будущие кубанские. Они еще мало известны в России, и только очень знающий человек поймет, что мы вовсе не казаки.
Вооружены мы каждый ружьем, двумя пистолетами и саблей. Треть — еще и штуцерами, а трое: сербы-офицеры и я — еще и револьверами. У каждого было по три ручных гранаты.
Довооружит ли нас Виктор Николаевич — неизвестно, хотя, конечно, это желательно. Со слов Милоша, горцы превосходят нас иногда в стрелковом вооружении и выучке. Один на один казак чаще всего проигрывает горцу.
Но это не касается пластунов, которых горцы боятся и ненавидят, ну и в то же время очень заслуженно уважают как воинов.
Покинув Сосновку, мы рысью пошли на Калугу. Идем в конном строю, строго в колонне по два. Сзади — два десятка мужиков под руководством Антона; они заберут лошадей после смены на переправе через Оку. Половина лошадей — мужицкие, и их потеря, не дай Бог, станет трагедией.
Нас также сопровождает становой пристав, это на случай если возвращающихся мужиков решит тормознуть с целью отобрать лошадей, такой табун очень лакомый кусочек, какой нибудь шустрый местный помещик. Это вполне можно сделать, а мужиков за «Можай» загнать. А пристав гарантия что такое не произойдет.
Мы втроем едем впереди, Андрей и ординарцы — сзади нас, а затем и все остальные, разделенные на десятки. Три десятка — это взвод. Во главе каждого — урядник. Один из взводов — пластуны, это почти полностью сербы, имеющие опыт войны с турками и питающие к ним огромнейшую пламенную «любовь».
На окончательном построении добровольцев, идущих в поход, Милош назвал всех казаками, и это сразу прижилось. В частности, обращение «господин казак».
Едем молча и сосредоточенно, общее волнение чувствуется чуть ли не физически. Движение таким составом не отрабатывалось, и общие чувства вполне естественны и понятны.