Я занял указанную мне позицию на свободном краю куста рододендрона. Что происходит у меня за спиной, мне не видно. Но глухие разговоры, почти перекрываемые шумом ручья, слышу. И могу предполагать, что там происходит.
Вот кто-то слегка дергает меня за ногу, и я слышу:
— Барин, ружья берите.
Судя по голосу и произношению, это кто-то из моих молодых казаков. Имя-отчество — это длинно, «Барин» короче, удобнее и, наверное, привычнее.
— Только обязательно проверьте, их благородие велели.
«Точно, кто-то из моих, — подумал я. — Серб не скажет „их благородие“».
Слева от меня какое-то движение, я слегка поворачиваю голову и вижу Милоша с Драгутином верхом с обнаженными саблями, клинками вниз, сзади них еще кто-то конный.
Милош поднимает вверх саблю, удобнее садится в седле. Я понимаю, что сейчас он даст сигнал к атаке. Беру штуцер и начинаю целиться.
Моя цель — толстый турок сидящий у костра.
— Цельсь! Пли! Вперед! — голос Милоша перекрывает шум ручья и легкий шум ветра.
Я стреляю. И тут же остальные открывают огонь следом за мной по целям, указанным сербами.
Думаю, что все выстрелы были точными, и наш залп произвел опустошение в турецком лагере.
По крайней мере, выскочивший, пусть и не достаточно дружно, из-за куста наш первый десяток никакого сопротивления не встретил.
Драгутин первым оказывается на другом краю поляны, быстро спешивается и бросается вперед на тропу, ведущую к большой поляне. За ним следом — пластуны подполковника и горцы.
Из-за моей спины вылетают по одному, парами и тройками другие казаки с саблями наголо. Никакого организованного сопротивления турки не оказывают. Кое-кто, правда, успевает схватить оружие, но всё это тщетно.
Я увидел, как один из них выскочил с ружьем из шатра и поднял его для выстрела по Милошу. Но моя пуля оказалась быстрее, и хотя он успел выстрелить, но уже в падении.
Пуля все равно просвистела где-то рядом, потому что серб обернулся на этого турка.
Казаки один за другим спешиваются и устремляются за Драгутином.
И в этот момент я вижу бегущего в нашу сторону Ефима. Его рот перекошен криком, который я еще не слышу, но понимаю, что он зовет меня.
Единственная потеря у нас — это подполковник. Внезапно выскочивший из шатра турок, вероятнее всего янычар и командир тех, кто стоял здесь лагерем, сумел прицельно бросить свой кинжал. Острый клинок по рукоятку вошел слева в грудь Виктора Николаевича, и он умирал, истекая кровью, когда я бросился к нему.
Зажимая рану, он успел прошептать:
— Моих людей возьмите к себе, не пожалеете. Паша, будь он проклят, наверное, погубил и моего сына. Если сможете… — договорить у него не получается.
Тело подполковника вздрогнуло и обмякло в моих руках.
Я закрыл его глаза, выдернул из раны кинжал, поднялся с колен и повернулся к стоящему сзади Милошу.
— Теперь вы, есаул, командир.
Ко мне подбегает испуганный Андрей. Я весь в крови подполковника, и он решает, что это моя.
— Нет, Андрей. Я цел. Это… — я делаю жест в сторону, и он видит лежащее на траве бездыханное тело подполковника.
В плен мы взяли всего десяток, и все были турками. А вот постреляли и порубили почти полсотни. Сербы не настроены были брать пленных, и удивительно, что еще этих взяли.
Но жить им явно осталось недолго. Милош с еще двумя сербами быстро допросили их, и я услышал его приказ:
— Лазарь, отведи их за камень и там к остальным.
Сказано это на сербском, но я уже его понимаю отлично. Самый старший серб отходит и что-то командует.
Один из десятков, полностью из сербов, идет к нему, и они уводят пленных за рододендрон.
Рядом со мной Ефим. По его грязным щекам текут слезы, но плачет он молча. Увидев, что я смотрю, он срывающимся голосом говорит:
— Их высокоблагородие велели здесь похоронить.
Я кивнул головой и сказал:
— Найди Ефрема и…
Что «и…» у меня почему-то не выговорилось. Такого жизненного опыта у меня еще нет.
Дело почти сделано. Драгутин пулей пролетел по тропе между двумя полянами, успел занять позицию и метров с десяти уложить первого подбегающего турка.
Остальные в замешательстве остановились, и этого хватило, чтобы к Драгутину подбежали горцы и двое пластунов. Их недружный залп обратил врага в бегство. Преследовать убегающих никто не стал.