— Нет, эти уже были не нужны Солиману. Египтяне проиграли. Их должны были купить уже англичане. А кто гвардеец, я узнавал от одного человека из Петербурга. Он присылал мне список, а я платил за каждого, кто попадал мне в руки.
Это были последние слова, которые нам удалось понять. Осман еще пытался что-то сказать, но никто ничего не разобрал. Через полчаса он затих и вскорости умер.
Пока мы допрашивали умирающего Османа, Лазарь договаривался с турками, сидящими на верхних тропах. Узнав, что он умер, они согласились сдаться и еще до темноты спустились на поляну.
«Всё, — подумал я, когда последний турок бросил свой штуцер в груду оружия, сложенную пленными. — Осталось узнать, жив ли Василий, и уйти отсюда».
Жители села, похоже, не до конца верили, что всё закончилось и они больше не будут получать турецкие пули.
Лишь когда с ними еще раз поговорил Бекболат, из крайней сакли осторожно вышел древний старик и попросил его подойти.
— Это мой дед, — радостно объявил горец и бросился вперед.
Коротко о чем-то переговорив, он вместе со стариком зашёл в саклю, и из неё почти тут же вышел человек, одетый в какие-то лохмотья, но Милош сразу же признал в них остатки русского офицерского мундира.
Это действительно оказался русский офицер. Он, подойдя к нам на расстояние метров десяти, остановился и хрипло спросил:
— Господа, неужели вы русские, пришедшие по наши почти пропавшие души?
— Да, — я сглотнул подступивший ком и дрогнувшим голосом спросил, — среди вас есть поручик Нестеров?
— А куда он, интересно, мог деться от нас? — подошедший офицер неожиданно рассмеялся. — Это ему мы благодарны за спасение? И кто же так об этом позаботился?
— Я, его младший брат Александр.
— Я потрясен, сударь. Позвольте представиться, ротмистр Воробьев. А Васька в сакле сидит, держит вас всех на мушке.
Ротмистр повернулся к сакле, замахал руками и что-то закричал на непонятном мне языке.
— Это что-то местное, — спокойно сказал Милош, — но я не очень понимаю.
Почти тут же из сакли вышел еще один офицер и, опираясь на штуцер как на костыль, заковылял к нам. Чисто внешне Василия я не помнил, почему-то Сашенькины воспоминания в этом случае были стерты, но сердце внезапно забилось гулко и часто.
Почти подойдя к нам, он споткнулся обо что-то, выронил штуцер и начал падать вперед.
Двое казаков подскочили к нему и не дали упасть.
— Сашка, неужели это ты? Вот уж никогда не подумал бы, что ты на такое способен, — и неожиданно чуть ли не в голос заплакал. — Сашка, брат. Не может быть.
До последней минуты я не верил, что средний из трех братьев Нестеровых жив и нам удастся его спасти, как и других пленников Осман-паши.
Двенадцать русских офицеров, пятнадцать нижних чинов и двоюродный брат наших горцев Аслан со своей невестой Фатимой. Это те, кто укрылся в этом горном селе от Осман-паши после побега.
И еще тут были жители самого села, почти три сотни рода или тайпа Гирея. Удивительное дело, но оказалось, что за месяцы осады они понесли очень маленькие потери: двое нижних чинов из казаков и несколько местных.
А вот турок им удалось подстрелить почти два десятка, и почти все они были на счету Василия. Осман-паша знал об этом абсолютно точно. После ранения Османа у турок всё держалось на Ибрагиме, том янычаре, которого убил я, когда он пытался выстрелить в Милоша.
Корпуса янычар нет, а вот сами эти ребята еще, оказывается, есть.
В полночь мы сидим у костра на маленькой поляне, едим вкуснейшую баранье-говяжью похлебку с сухарями и пьем чай. По чарке красного вина было выпито в начале позднего ужина.
Мы — это я, офицеры-сербы, Василий, еще трое освобожденных русских офицеров, наши горцы и Аслан.
Пленные турки заперты в самых дальних саклях села, и их хорошо охраняют.
Завтра надо отсюда уходить, но я лично не знаю, что делать с населением села. Наши горцы сказали, что большинство хотело бы уйти и попробовать вернуться на свою историческую родину, в Карачай.
Там, конечно, до хорошего еще далеко, но они знают, что там лучше, чем здесь. Продолжать воевать с русскими желания ни у кого нет.
Я сразу же вспомнил выражение двадцать первого века — «это не моя война».
И это именно про этих людей. Эта земля не стала им родной. Родное там, в Карачае. Поэтому и эта война для них чужая.
Но уходить чуть ли не половина боится. Старики помнят пережитое и однажды данное им «честное» слово генерала Ермолова.
— А говорят, что незаменимых людей нет. Виктора Николаевича нам сейчас никто не заменит, — говорю я, выслушав опасения, высказанные Асланом.